Тихий дом

В перьях пассатов – соленый запах:

небо склоняется к морю низко.

Вычеркни мой галеон 1 из списка

тех кораблей, что уйдут на запад.

Крылья разорваны вдоль перепонки,

гик 2 ненадежен,

Средь кораблей, на восток идущих,

нет ни покоя, ни места джонке.

Нет ничего. Ни веселья, ни весел –

просто пуста изнутри пирога.

Где-то за тропиком Козерога

ей не искать ноябрьских весен.

Гневом богов или мудрой карой

мне не разбиться о морды фьордов:

в списке судов, что достигнут норда,

имени нет моего драккара.

Нет ничего. Ни румбов, ни стрелок,

рвущихся с севером сплавиться вместе.

Лишь, оперенная пятой местью,

мчится стрела с опаленным телом.

Две вероятности: дым и трепел 3 .

Два направления: дно и небо.

Каждый, когда-то рожденный в огне, бо-

ится опять обратиться в пепел,

тратить обол на суда из ада.

Только плоты судьба не пугает.

Эти столетья болтов и гаек

тихо плывут до суда и сада

мимо меня, ристалищ и иже

с ними. Еще до письма и писем

к женщине, стекшей по древу мыси,

до мемуаров и первых книжек –

я догорел. До Троила и Трои,

тронов, Траяна и даже Трои-

цы. Рим еще не был построен –

я догорел, я выпал из строя.

Может быть, лишь потому остался

в цинковом мясе, расходном ресурсе,

в каждом впустую проложенном курсе,

в каждом упущенном правом галсе 4 .

Может быть, лишь потому так просто

мне оставаться меж небом и морем

ниже полета чаек – он горек,

выше, чем чей-то затопленный остов –

он слишком тяжек. И только бриз, ко-

торый не знал галеонов и джонок,

дым принесет от судов сожженных,

вычеркнутых

однажды

из списка.

Когда мы уснем с одноразовой ложкой во рту,

ремни застегнув неизвестно какого числа,

нас встретят с табличкой в заброшенном аэропорту.

все те, кому номер рейса смогли мы прислать.

И сын человеческий пообещает простить.

И сын человеческий будет прощению рад.

И будут они на пару овец пасти,

растить на подтопленной гневом земле виноград.

И преданный воду, вино, молоко и мед

в саду отхлебнет (шанс – один к четырем).

А прибывший издали в трансферный зал пойдет,

и будет ждать мотора вечного рев.

Кого-то ждут группой. Давно, безнадежно. Одна с

букетом из кипариса. Другая – скорей, с

побегами ясеня. Или же встретят нас

все те, кого мы провожали на прошлый рейс.

А кто-то едва успеет ступить на трап,

но тут таможня проверит его багаж.

Обратный рейс назначен на десять утра.

Зал вылетов слева, вам на восьмой этаж.

Но если мы сами забудем, простим все до

священной субботы и великой среды,

то всем наплевать на эти сто двадцать рядов

и всем наплевать на емкость райской среды,

никто нас не взвесит и не сравнит с пером,

ну, разве что сами озвучим себе приговор.

Но это не факт. Возможно, в зале ни ро-

дственников, ни делегаций, вообще никого.

Известно одно: по ленте ползёт чемодан.

Известно второе: в паспорте третий штамп.

Критерия Стьюдента нет, интервал не дан.

Но если мы верили – кто-то нас встретит там,

представится (вероятность – один процент),

предстанет в обличии (шанс – один к десяти),

в одном из трех ликов (палатализуйте к/ц,

тогда в нужном слове будет г-фрикатив).

Но если мы верили – нас будут ждать, когда

по трапу сойдем, не допившие быстрый чай.

…а может, табличку с парой недавних дат

нам в руки впихнут и скажут одно:

встречай.

мир вашему дому

самолеты не падают просто так.

гравитация им не мешает мотать

на мотор облака, пропустив от винта к

тому месту, где пульс дробится на пять.

самолеты редко боятся гроз.

загоняют турбинами в грудь озон,

от морозовых роз оставляя «Оз»,

потому что не знают запретных зон.

самолеты любят смотреть в темноту –

Конец ознакомительного фрагмента.