Тихий Дон (Книги 3 и 4)
Шрифт:
– Надо меня отпустить.
– Простой ты, парень... А может, и на самом деле отпустим его, ребята? Вы - как?– Фомин повернулся к сидевшим за столом, посмеиваясь в усы.
Григорий, внимательно наблюдавший за всем происходившим, увидел сдержанные понимающие улыбки на бурых обветренных лицах.
– Нехай у нас послужит месяца два, а тогда пустим его домой, к бабе, сказ-ал один из фоминцев.
– Может, и взаправди послужишь у нас?– спросил Фомин, тщетно силясь скрыть улыбку.– Коня тебе дадим,
– Он - мужик, он верхом сроду не ездил, - юродствуя, притворно тонким голосом прошепелявил один из казаков.
Красноармеец молчал. Он прислонился спиной к печи, оглядывая всех посветлевшими ясными глазами. Время от времени он морщился от боли и слегка приоткрывал рот, когда ему было трудно дышать.
– Остаешься у нас или как?– переспросил Фомин.
– А вы кто такие есть?
– Мы?– Фомин высоко поднял брови, разгладил ладонью усы.– Мы - борцы за трудовой народ. Мы против гнета комиссаров и коммунистов, вот кто мы такие.
И тогда на лице красноармейца Григорий вдруг увидел улыбку.
– Оказывается, вот вы кто... А я-то думал: что это за люди?– Пленный улыбался, показывая окрашенные кровью зубы, и говорил так, словно был приятно удивлен услышанной новостью, но в голосе его звучало что-то такое, что заставило всех насторожиться.– По-вашему, значит, борцы за народ? Та-а-ак. А по-нашему, просто бандиты. Да чтобы я вам служил? Ну и шутники же вы, право!
– Ты тоже веселый парень, погляжу я на тебя...– Фомин сощурился, коротко спросил!– Коммунист?
– Нет, что вы! Беспартийный.
– Не похоже.
– Честное слово, беспартийный!
Фомин откашлялся и повернулся к столу.
– Чумаков! В расход его.
– Меня убивать не стоит. Не за что, - тихо сказал красноармеец.
Ему ответили молчанием. Чумаков - коренастый красивый казак в английской кожаной безрукавке - неохотно встал из-за стола, пригладил и без того гладко зачесанные назад русые волосы.
– Надоела мне эта должность, - бодро сказал он, вытащив из груды сваленных на лавке шашек свою и пробуя лезвие ее на большом пальце.
– Не обязательно самому. Скажи ребятам, какие во дворе, - посоветовал Фомин.
Чумаков холодно оглядел красноармейца с ног до головы, сказал:
– Иди вперед, милый.
Красноармеец отшатнулся от печи, сгорбился и медленно пошел к выходу, оставляя на полу влажные следы промокших валенок.
– Шел сюда - хотя бы ноги вытер! Явился, наследил нам тут, нагрязнил... До чего же ты неряха, братец!– с нарочитым недовольством говорил Чумаков, направляясь за пленным.
– Скажи, чтобы вывели на проулок либо на гумно. Возле дома не надо, а то хозяева будут обижаться!– крикнул
Он подошел к Григорию, сел рядом, спросил:
– Короткий у нас суд?
– Короткий, - избегая встретиться глазами, ответил Григорий.
Фомин вздохнул.
– Ничего не попишешь. Зараз так надо.– Он еще что-то хотел сказать, но на крыльце громко затопали, кто-то крикнул, и звучно хлопнул одинокий выстрел.
– Что их там черт мордует!– с досадой воскликнул Фомин.
Один из сидевших возле стола вскочил, ударом ноги распахнул дверь.
– В чем там дело?– крикнул он в темноту.
Вошел Чумаков, оживленно сказал:
– Такой шустрый оказался! Вот чертяка! С верхней приступки сигнул и побег. Пришлось стратить патрон. Ребята там его кончают...
– Прикажи, чтобы вытянули с база на проулок.
– Я уже сказал, Яков Ефимович.
В комнате на минуту стало тихо. Потом кто-то спросил, подавив зевоту:
– Как, Чумаков, погода? Не разведривает на базу?
– Тучки.
– Ежели дождь пройдет - последний снежок смоет.
– А на что он тебе нужен?
– Он мне не нужен. По грязюке неохота хлюстаться.
Григорий подошел к кровати, взял свою папаху.
– Ты куда?– спросил Фомин.
– Оправиться.
Григорий вышел на крыльцо. Неярко светил проглянувший из-за тучки месяц. Широкий двор, крыши сараев, устремленные ввысь голые вершины пирамидальных тополей, покрытые попонами лошади у коновязи - все это было освещено призрачным голубым светом полуночи. В нескольких саженях от крыльца, головою в тускло блистающей луже талой воды, лежал убитый красноармеец. Над ним склонились трое казаков, негромко разговаривая. Они что-то делали возле мертвого.
– Он ишо двошит, ей-богу!– с досадой сказал один.– Что же ты, косорукий черт, так добивал? Говорил тебе - руби в голову! Эх, тюря неквашеная!
Хрипатый казак, тот самый, который конвоировал Григория, ответил:
– Дойдет! Подрыгает и дойдет... Да подыми ты ему голову! Не сыму никак. Подымай за волосья, вот так. Ну, а теперь держи.
Хлюпнула вода. Один из стоявших над мертвым выпрямился. Хрипатый, сидя на корточках, кряхтел, стаскивая с убитого теплушку. Немного погодя он сказал:
– У меня рука легкая, через это он и не дошел пока. Бывало, в домашности кабана начну резать... Поддерживай, не бросай! О, черт! Да-а, бывало, начну кабана резать, все горло ему перехвачу, до самой душки достану, а он, проклятый, встанет и пойдет по базу. И долго ходит! Весь в кровище, а ходит, хрипит. Дыхать ему нечем, а он все живет. Это, значит, такая уже легкая рука у меня. Ну, бросай его... Все ишо двошит? Скажи на милость. А ить почти до мосла шею ему располохнул...
Третий распялил на вытянутых руках снятую с красноармейца теплушку, сказал: