Тихий Дон. Том 1
Шрифт:
Лукомский пожал плечами:
– Выводы напрашиваются сами собой.
Разговоры длились еще в течение получаса. Корнилов молчал, видимо, огромным усилием воли удерживая самообладание. Совещание вскоре распустил, а через час вызвал к себе Лукомского.
– Вы правы, Александр Сергеевич! – Хрустнул пальцами и, глядя куда-то в сторону угасшими, седыми, словно осыпанными пеплом глазами, устало сказал:
– Дальнейшее сопротивление было бы и глупо и преступно.
Долго барабанил пальцами, вслушивался во что-то – быть может, в мышиную
– Когда приедет Михаил Васильевич?
– Завтра.
1 сентября приехал Алексеев. Вечером этого же дня по приказанию Временного правительства он арестовал Корнилова, Лукомского и Романовского. Перед отправкой арестованных в гостиницу «Метрополь», где они должны были содержаться под стражей, Алексеев с глазу на глаз о чем-то в течение двадцати минут беседовал с Корниловым; вышел из его комнаты глубоко потрясенный, почти не владеющий собой. Романовский, пытавшийся пройти к Корнилову, был остановлен его женой:
– Простите! Лавр Георгиевич просил никого к нему не допускать.
Романовский бегло взглянул на ее расстроенное лицо и отошел, взволнованно помаргивая, чернея верхушками щек.
В Бердичеве на другой же день были арестованы главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин, его начштаба – генерал Марков, генерал Ванновский и командующий Особой армией генерал Эрдели.
В Быхове в женской гимназии бесславно закончилось ущемленное историей корниловское движение. Закончилось, породив новое: где же, как не там, возникли зачатки планов будущей гражданской войны и наступления на революцию развернутым фронтом?
XIX
В последних числах октября, рано утром, есаул Листницкий получил распоряжение от командира полка – с сотней в пешем строю явиться на Дворцовую площадь.
Отдав распоряжение вахмистру, Листницкий торопливо оделся.
Офицеры встали, зевая, поругиваясь.
– В чем дело?
– В большевиках!
– Господа, кто брал у меня патроны?
– Куда выступать?
– Вы слышите: стреляют?
– Какой черт стреляют? У вас галлюцинация слуха!
Офицеры вышли во двор. Сотня перестраивалась во взводные колонны.
Листницкий быстрым маршем вывел казаков со двора. Невский пустовал. Где-то действительно постукивали одиночные выстрелы. По Дворцовой площади разъезжал броневик, патрулировали юнкера. Улицы берегли пустынную тишину.
У ворот Зимнего казаков встретил наряд юнкеров и казачьи офицеры четвертой сотни. Один из них, командир сотни, отозвал Листницкого в сторону:
– Вся сотня с вами?
– Да. А что?
– Вторая, пятая и шестая не пошли, отказались, но пулеметная команда с нами. Как казаки?
Листницкий коротко махнул рукой:
– Горе. А Первый и Четвертый полки?
– Нет их. Те не пойдут. Вы знаете, что сегодня ожидается выступление большевиков? Черт знает что творится! – и тоскливо вздохнул:
– Махнуть бы на Дон от всей этой каши…
Листницкий ввел сотню во двор. Казаки,
Через час пришли полк юнкеров и женский батальон. Юнкера разместились в вестибюле дворца, втащили туда пулеметы. Ударницы [ 47 ] толпились во дворе. Слонявшиеся казаки подходили к ним, грязно подшучивали. Одну, кургузую, одетую в куцую шинель, урядник Аржанов шлепнул по спине:
47
здесь: солдаты женского ударного батальона («Батальона смерти»)
– Тебе бы, тетка, детей родить, а ты на мущинском деле.
– Рожай сам! – огрызнулась басовитая неприветливая «тетка».
– Любушки мои! И вы с нами? – приставал к ударницам старовер и бабник Тюковнов.
– Драть их, хлюстанок!
– Вояки раскоряченные.
– Сидели б по домам! Ишь, нужда вынесла!
– Двухстволки мирского образца!
– Спереду – солдат, а сзади – не то поп, не то черт его знает что…
Даже плюнуть охота!
– Эй ты, ударная! Подбери-ка сиделку, а то ложем ахну!
Казаки гоготали, веселели, глядя на женщин. Но к полудню веселое настроение исчезло. Ударницы, разбившись на взводы, несли с площади сосновые толстые брусья, баррикадировали ворота. Распоряжалась ими дородная, мужского покроя баба, с георгиевской медалью на хорошо подогнанной шинели. По площади чаще стал проезжать броневик; юнкера откуда-то внесли во дворец ручные ящики с патронами и пулеметными лентами:
– Ну, станишники, держись!
– Выходит, что будем сражаться?
– А ты думал – как? Ударницев лапать тебя привели сюда?
Около Лагутина группировались земляки – букановцы и слащевцы. Они о чем-то совещались, переходили с места на место. Офицеры куда-то исчезли.
Во дворе, кроме казаков и ударниц, не было никого. Почти у самых ворот стояли брошенные пулеметчиками пулеметы, щиты их мокро тускнели.
К вечеру посыпалась изморось. Казаки заволновались.
– Что же это за порядки: завели – и держут на базу без продовольствия?!
– Надо Листницкого найтить.
– Ищи-свищи! Он во дворце, а юнкера нашего брата туда не допущают.
– Надо за кухней посылать человека – пущай везут.
За кухней снарядили двух казаков.
– Валяйте без винтовок, а то посымают, – посоветовал Лагутин.
Кухню ждали часа два. Ни кухни, ни гонцов не было. Как оказалось, кухню, выезжавшую со двора, вернули солдаты-семеновцы. Перед сумерками ударницы, скопившиеся возле ворот, рассыпались густой цепью; лежа под брусьями, начали постреливать куда-то через площадь. Казаки участия в стрельбе не принимали, курили, нудились. Лагутин собрал сотню возле стены и, опасливо поглядывая на окна дворца, заговорил: