Тихий Дон. Том 2
Шрифт:
На зорях к огородам подплывали в поисках корма дикие гуси, казарки, стаи уток. В тубе зорями кагакали медноголосые гагары. Да и в полдень видно было, как по взлохмаченному ветром простору Дона пестает и нянчит волна белопузых чирков.
Много было в этот год перелетной птицы. Казаки-вентерщики, пробираясь на баркасах к снастям, на заре, когда винно-красный восход кровавит воду, видели не раз и лебедей, отдыхавших где-либо в защищенном лесом плёсе. Но вовсе чудной показалась в хуторе привезенная Христоней и дедом Матвеем Кашулиным новость; ездили они в казенный лес выбрать по паре дубков на хозяйственные нужды и, пробираясь по чаще,
– Что это за штука? – роняя топор, спросил Матвей Кашулин.
С ничем не объяснимым восторгом Христоня рявкнул на весь завороженно-молчаливый лес:
– Коза, стал быть! Дикая коза, растуды ее милость! Мы их повидали в Карпатах!
– Значит, война ее, горемыку, загнала в наши степя?
Христоне ничего не оставалось, кроме как согласиться.
– Не иначе. А ты видел, дед, козленка-то! Язви его… Ну, с-с-сукин сын, да и хорош же! Чисто дите, стал быть!
Всю обратную дорогу они разговаривали о невиданной в области дичи. Дед Матвей под конец усомнился:
– А ну как не коза?
– Коза. Ей-бо, коза, и больше ничего!
– А может… А ежели коза – зачем рогов нету?
– А на что они тебе понадобились, рога?
– Не об том, что мне. Спрашиваю, ежели она козиного роду… почему не при форме? Видал ты коз безрогих? То-то и оно. Может, овца какая дикая?..
– Ты, дед Матвей, стал быть, ум выжил! – обиделся Христоня. – Поди вон к Мелеховым погляди. У ихнего Гришки плетка из козлиной ноги. Признаешь али нет?
Пришлось-таки деду Матвею идти в этот день к Мелеховым. Держак плетки Григория и в самом деле был искусно обтянут кожей ножки дикой козы; даже крохотное копытце на конце сохранилось в целости и было столь же искусно украшено медной подковкой.
На шестой неделе поста, в среду, Мишка Кошевой рано утром выехал проверить стоявшие возле леса вентери. Он вышел из дому на рассвете. Зябко съежившаяся от утренника земля подернулась ледком, грязцо закрутело. Мишка, в ватной куртке, в чириках, с заправленными в белые чулки шароварами, шел, сдвинув на затылок фуражку, дыша наспиртованным морозом воздухом, запахом пресной сырости от воды. Длинное весло нес на плече. Отомкнув баркас, шибко поехал опором, стоя, с силой налегая на весло.
Вентери свои проверил скоро, выбрал из последнего рыбу, опустил, оправил вентерные крылья и, тихонько отъехав, решил закурить. Заря чуть занималась. Сумеречно-зеленоватое небо на востоке из-под исподу будто обрызгано было кровицей. Кровица рассасывалась, стекала над горизонтом, золотисто ржавела. Мишка проследил за медлительным полетом гагары, закурил. Дымок, тая и цепляясь за кусты, заклубился в сторону. Оглядев улов – три веретенки, сазана фунтов на восемь, кучу белой рыбы, – подумал:
«Придется часть продать. Лукешка-косая возьмет, на сушеные груши обменяю; все мать взвару когда наварит».
Покуривая, поехал к пристани. У огородных плетней, где примыкал он баркас, сидел человек.
«Кто бы это?» – подумал Мишка, разгоняя баркас, ловко управляя веслом.
У плетня на корточках
Он курил огромную из газетной бумаги цигарку.
Хориные, с остринкой, глазки его сонно светились, на щеках серела дымчатая щетина.
– Ты чего? – крикнул Мишка.
Крик его круглым мячом гулко покатился по воде.
– Подъезжай.
– За рыбой, что ли?
– На кой она мне!
Валет трескуче закашлялся, харкнул залпом и нехотя встал. Большая не по росту шинель висела на нем, как кафтан на бахчевном чучеле. Висячими полями фуражка прикрывала острые хрящи ушей. Он недавно заявился в хутор, сопутствуемый «порочной» славой красногвардейца. Казаки расспрашивали, где был после демобилизации, но Валет отвечал уклончиво, сводил на нет опасные разговоры. Ивану Алексеевичу да Мишке Кошевому признался, что четыре месяца отмахал в красногвардейском отряде на Украине, побывал в плену у гайдамаков, бежал, попал к Сиверсу, погулял с ним вокруг Ростова и сам себе написал отпуск на поправку и ремонт.
Валет снял фуражку, пригладил ежистые волосенки; оглядываясь, подходя к баркасу, засипел:
– Худые дела… худые… Кончай рыбку удить! А то удим-удим, да и про все забудем…
– Какие твои новости – выкладывай.
Мишка пожал его костлявую ручонку своей провонявшей рыбьей слизью рукой, тепло улыбнулся. Давняя их паровала дружба.
– Под Мигулинской вчера Красную гвардию разбили. Началась, брат, клочка… Шерсть летит!..
– Какую? Откуда в Мигулинской?
– Шли через станицу, казаки дали им чистоты… пленных вон какую кучу в Каргин пригнали! Там военно-полевой суд уже наворачивает. Нынче у нас мобилизация. Гляди, вот с утра ахнут в колокол.
Кошевой примкнул баркас, ссыпал в торбу рыбу, пошел, отмеряя веслом большие сажени. Валет жеребенком семенил возле, забегал наперед, запахивая полы шинели, широко кидая руками.
– Мне Иван Алексеев сказал. Он меня только что сменил с дежурства, мельница-то всю ночь пыхтела, завозно. Ну а он слыхал от самого. К Сергею-то Платонычу из Вешек офицер чей-то прискакал.
– Что теперь? – По лицу Мишки, возмужалому и вылинявшему за годы войны, скользнула растерянность; он сбоку глянул на Валета, переспросил: – Как теперь?
– Надо подаваться из хутора.
– Куда?
– В Каменскую.
– А там казаки.
– Левее.
– Куда?
– На Обливы.
– Как пройдешь?
– Захочешь – пройдешь! А нет – оставайся, черт тебя во все места нюхай! – окрысился вдруг Валет. – «Как да куда», да я-то почему знаю? Прикрутит – сам найдешь лазейку! Носом сыщешь!
– Ты не горячись. На горячих знаешь, куда ездют? Иван-то что гутарит?
– Ивана твоего пока раскачаешь…
– Ты не шуми… баба вон глядит.
Они опасливо покосились на молоденькую бабенку, сноху Авдеича Бреха, выгонявшую с база коров. На первом же перекрестке Мишка повернул назад.
– Ты куда? – удивился Валет.
Не оборачиваясь, Кошевой бормотнул:
– Вентери поеду сыму.
– На что?
– Не пропадать же им.
– Значит, ахнем? – обрадовался Валет.
Мишка махнул веслом, сказал издали:
– Иди к Ивану Алексееву, а я вентери отнесу домой и зараз приду.
Иван Алексеевич успел уже уведомить близких казаков. Сынишка его сбегал к Мелеховым, привел Григория. Христоня пришел сам, словно учуя беду. Вскоре вернулся Кошевой, и совет начался. Говорили все сразу, спеша, с минуты на минуту ждали сполошного звона.