Тихий Дон. Том 2
Шрифт:
– А ну, открывайте! А то дверь сломаем! Поснули, проклятые!..
Хозяин, пожилой и смирный казак, вышел в сени, спросил:
– Кто такой? Чего вам надо? Ежли ночевать – так у нас негде, и так полным-полно, повернуться негде.
– Открывай, тебе говорят! – кричали с надворья.
В переднюю комнату, широко распахнув двери, ввалилось человек пять вооруженных казаков.
– Кто у тебя ночует? – спросил один из них, чугунно-черный от мороза, с трудом шевеля замерзшими губами.
– Беженцы. А вы кто такие?
Не отвечая, один из них шагнул в
– Эй, вы! Разлеглись! Выметайтесь отсель зараз же! Тут войска становются. Подымайтесь, подымайтесь! Да попроворней, а то мы скоро вас вытряхнем!
– Ты кто такой, что так орешь? – хриплым спросонья голосом спросил Григорий и медленно поднялся.
– А вот я тебе покажу, кто я такой! – Казак шагнул к Григорию, и в тусклом свете керосиновой лампчонки в руке его матово блеснуло дуло нагана.
– Вон ты какой шустрый… – вкрадчиво проговорил Григорий, – а ну-ка, покажи свою игрушку! – Быстрым движением он схватил казака за кисть руки, стиснул ее с такой силой, что казак охнул и разжал пальцы. Наган с мягким стуком упал на полсть. Григорий оттолкнул казака, проворно нагнулся, поднял наган, положил его в карман, спокойно сказал: – А теперь давай погутарим. Какой части? Сколько вас таких расторопных тут?
Казак, оправившись от неожиданности, крикнул:
– Ребяты! Сюда!
Григорий подошел к двери и, став на пороге, прислонясь спиной к косяку, сказал:
– Я сотник Девятнадцатого Донского полка. Тише! Не орать! Кто это там гавкает? Вы что это, милые станишники, развоевались? Кого это вы будете вытряхивать? Кто это вам такие полномочия давал? А ну, марш отседова!
– Ты чего шумишь? – громко сказал один из казаков. – Видали мы всяких сотников! Нам что же, на базу ночевать? Очищайте помещению! Нам такой приказ отдатый – всех беженцев выкидывать из домов, понятно вам? А то, ишь ты, расшумелся! Видали мы вас таких!
Григорий подошел в упор к говорившему, – не разжимая зубов, процедил:
– Таких ты ишо не видал. Сделать из одного тебя двух дураков? Так я сделаю! Да ты не пяться! Это не мой наган, это я у вашего отобрал. На, отдашь ему, да поживей катитесь отседова, пока я бить не начал, а то я с вас скоро шерсти нарву! – Григорий легонько повернул казака, толкнул его к выходу.
– Дать ему взбучки? – раздумчиво спросил дюжий казак с лицом, закутанным верблюжьим башлыком. Он стоял позади Григория, внимательно осматривая его, переступая с ноги на ногу, поскрипывая огромными валенками, подшитыми кожей.
Григорий повернулся к нему лицом и, уже не владея собой, сжал кулаки, но казак поднял руку, дружелюбно сказал:
– Слухай, ты, ваше благородие, или как там тебя: погоди, не намахивайся! Мы уйдем от скандалу. Но ты, по нонешним временам, на казаков не дюже напирай. Зараз опять подходит такое сурьезное время, как в семнадцатом году. Нарвешься на каких-нибудь отчаянных – и они из одного тебя не то что двоих – пятерых сделают! Мы видим, что офицер из тебя лихой, и по разговору, сдается мне, вроде из нашего брата ты, так ты уж зараз держи себя поаккуратней, а то греха наживешь…
Тот,
– Будет тебе ему акафист читать! Пойдемте в соседнюю хату. – Он первый шагнул к порогу. Проходя мимо Григория, покосился на него, сожалеюще сказал: – Не хочем мы, господин офицер, связываться с тобой, а то бы мы тебя окрестили!
Григорий презрительно скривил губы:
– Это ты бы самое и крестил? Иди, иди, пока я с тебя штаны не снял! Крестильщик нашелся! Жалко, что наган твой отдал, таким ухватистым, как ты, не наганы носить, а овечьи чески!
– Пойдемте, ребяты, ну его к черту! Не тронь – оно вонять не будет! – добродушно посмеиваясь, проговорил один из казаков, не принимавших участия в разговоре.
Ругаясь, грохоча смерзшимися сапогами, казаки толпой вышли в сени. Григорий сурово приказал хозяину:
– Не смей открывать двери! Постучат и уйдут, а нет – разбуди меня.
Верхнечирцы, проснувшиеся от шума, вполголоса переговаривались.
– Вот как рухнулась дисциплина! – сокрушенно вздохнул один из стариков. – С офицером и как, сукины сыны, разговаривают… А будь это в старое время? Их бы на каторгу упекли!
– Разговаривают – это что! Видал, драться намерялись! «Дать ему взбучки?» – говорит один, этот, нерубленая тополина, какой в башлыке. Вот враженяки, какие отчаянные стали!
– И ты им это так простишь, Григорий Пантелевич? – спросил один из казаков.
Укрываясь шинелью и с беззлобной улыбкой прислушиваясь к разговору, Григорий ответил:
– А чего с них возьмешь? Они зараз ото всех оторвались и никому не подчиняются; идут шайкой, без командного состава, кто им судья и кто начальник? Над ними тот начальник, кто сильнее их. У них небось и офицера-то ни одного в части не осталось. Видал я такие сотни, гольная безотцовщина! Ну, давайте спать.
Аксинья тихо прошептала:
– И на что ты с ними связывался, Гриша? Не наскакивай ты на таких, ради Христа! Они и убить могут, такие-то оглашенные.
– Спи, спи, а то завтра рано подымемся. Ну, как ты себя сознаешь? Не легчает тебе?
– Так же.
– Голова болит?
– Болит. Видно, не подыматься мне уж…
Григорий приложил ладонь ко лбу Аксиньи, вздохнул:
– Полышет-то от тебя как, будто от печки. Ну, ничего, не робей! Баба ты здоровая, поправишься.
Аксинья промолчала. Ее томила жажда. Несколько раз она выходила в кухню, пила противную степлившуюся воду и, преодолевая тошноту и головокружение, снова ложилась на полсть.
За ночь являлось еще партии четыре постояльцев. Они стучали прикладами в дверь, открывали ставни, барабанили в окна и уходили только тогда, когда хозяин, наученный Григорием, ругаясь, кричал из сенцев: «Уходите отсюда! Тут штаб бригады помещается!»
На рассвете Прохор и Григорий запрягли лошадей. Аксинья с трудом оделась, вышла. Всходило солнце. Из труб к голубому небу стремился сизый дымок. Озаряемая снизу солнцем, высоко в небе стояла румяная тучка. Густой иней лежал на изгороди, на крышах сараев. От лошадей шел пар.