Тихий Дон
Шрифт:
Он растолкал спавшего у входа в стодол Крючкова.
– Козьма, конные идут! Встань-ка!
– Откуда?
– По местечку.
Вышли. По улице, саженях в пятидесяти, хрушко чечекал копытный говор.
– Побегем в сад. Оттель слышнее.
Мимо дома – рысью в садок. Залегли под плетнем. Глухой говор. Звяк стремян. Скрип седел. Ближе. Видны смутные очертания всадников.
Едут по четыре в ряд.
– Кто едет?
– А тебе кого надо? – откликнулся тенорок из передних рядов.
– Кто едет? Стрелять буду! – Крючков клацнул затвором.
– Тррр, – остановил лошадь
– Пост.
– Какого полка?
– Третьего казачьего.
– С кем это ты там, Тришин? – спросили из темноты.
Подъехавший отозвался:
– Это казачий пост, ваше благородие.
К плетню подъехал еще один.
– Здорово, казаки!
– Здравствуйте, – не сразу откликнулся Иванков.
– Давно вы тут?
– Со вчерашнего дня.
Второй подъехавший зажег спичку, закуривая, и Крючков увидел офицера в форме пограничника.
– Наш пограничный полк сняли с границы, – заговорил офицер, пыхая папироской. – Имейте в виду, что вы теперь – лобовые. Противник завтра, пожалуй, продвинется сюда.
– Вы куда же едете, ваше благородие? – спросил Крючков, не снимая пальца со спуска.
– Мы должны в двух верстах отсюда присоединиться к нашему эскадрону. Ну, трогай, ребята! Всего хорошего, казачки!
– Час добрый.
Ветер сорвал с месяца завесу тучи, и на местечко, на купы садов, на шишкастую верхушку стодола, на отряд, выезжавший на взгорье, потек желтый мертвенный свет.
Утром уехал с донесением в сотню Рвачев. Астахов переговорил с хозяином, и тот, за небольшую плату, разрешил скосить лошадям клевера. С ночи лошади стояли оседланные. Казаков пугало то, что они остались лицом к лицу с противником. Раньше, когда знали, что впереди пограничная стража, не было этого чувства оторванности и одиночества; тем сильнее сказалось оно после известия о том, что граница обнажена.
Хозяйская пашня была неподалеку от стодола. Астахов назначил косить Иванкова и Щеголькова. Хозяин, под белым лопухом войлочной шляпы, повел их к своей деляне. Щегольков косил, Иванков сгребал влажную тяжелую траву и увязывал ее в фуражирки. В это время Астахов, наблюдавший в бинокль за дорогой, манившей к границе, увидел бежавшего по полю с юго-западной стороны мальчишку. Тот бурым неслинявшим зайцем катился с пригорка и еще издали что-то кричал, махая длинными рукавами пиджака. Подбежал и, глотая воздух, поводя округленными глазами, крикнул:
– К'oзак, к'oзак, пшишел герман! Герман пшишел оттонд.
Он протянул хоботок длинного рукава, и Астахов, припавший к биноклю, увидел в окружье стекол далекую густую группу конных. Не отдирая от глаз бинокля, зыкнул:
– Крючков!
Тот выскочил из косых дверей стодола, оглядываясь.
– Беги, ребят кличь! Немцы! Немецкий разъезд!
Он слышал топот бежавшего Крючкова и теперь уже ясно видел в бинокль плывущую за рыжеватой полосой травы кучку всадников.
Он различал даже гнедую масть их лошадей и темно-синюю окраску мундиров. Их было больше двадцати человек. Ехали они, тесно скучившись, в беспорядке; ехали с юго-западной стороны, в то время как наблюдатель ждал их с северо-запада. Они пересекли дорогу и
Высунув из морщиненых губ кутец прикушенного языка, сопя от напряжения, Иванков затягивал в фуражирку ворох травья. Рядом с ним, посасывая трубочку, стоял колченогий хозяин-поляк. Он сунул руки за пояс, из-под полей шляпы, насупясь, оглядывал косившего Щеголькова.
– Рази это коса? – ругался тот, злобно взмахивая игрушечно-маленькой косой. – Косишь ей?
– К'oсю, – ответил поляк, заплетая языком за обгрызенный мундштук, и выпростал один палец из-за пояса.
– Этой твоей косой у бабы на причинном месте косить!
– Угу-м, – согласился поляк.
Иванков прыснул. Он хотел что-то сказать, но, оглянувшись, увидел бежавшего по пашне Крючкова. Тот бежал, приподняв рукой шашку, вихляя ногами по кочковатой пахоте.
– Бросайте!
– Чего ишо? – спросил Щегольков, втыкая косу острием в землю.
– Немцы!
Иванков выронил фуражирку. Хозяин, пригибаясь, почти цепляя руками землю, словно над ним взыкали пули, побежал к дому.
Только что добрались до стодола и, запыхавшись, вскочили на коней, – увидели роту русских солдат, втекавшую со стороны Пеликалие в местечко. Казаки поскакали навстречу. Астахов доложил командиру роты, что по бугру, огибая местечко, идет немецкий разъезд. Капитан строго оглядел носки своих сапог, присыпанные пыльным инеем, спросил:
– Сколько их?
– Больше двадцати человек.
– Езжайте им наперерез, а мы отсюда их обстреляем. – Он повернулся к роте, скомандовал построение и быстрым маршем повел солдат.
Когда казаки выскочили на бугор, немцы, уже опередив их, шли рысью, пересекая дорогу на Пеликалие. Впереди выделялся офицер на светло-рыжем куцехвостом коне.
– Вдогон! Мы их нагоним на второй пост! – скомандовал Астахов.
Приставший к ним в местечке конный пограничник отстал.
– Ты чего же? Отломил, брат? – оборачиваясь, крикнул Астахов.
Пограничник махнул рукой, шагом стал съезжать в местечко. Казаки шли шибкой рысью. Даже невооруженным глазом ясно стало видно синюю форму немецких драгун. Они ехали куцей рысью по направлению на второй пост, стоявший в фольварке верстах в трех от местечка, и оглядывались на казаков. Расстояние, разделявшее их, заметно сокращалось.
– Обстреляем! – хрипнул Астахов, прыгая с седла.
Стоя, намотав на руки поводья, дали залп. Лошадь Иванкова стала в дыбки, повалила хозяина. Падая, он видел, как один из немцев валился с лошади: вначале лениво клонился набок и вдруг, кинув руками, упал. Немцы, не останавливаясь, не вынимая из чехлов карабинов, поскакали, переходя в намёт. Рассыпались реже. Ветер крутил матерчатые флюгерки на их пиках. Астахов первым вскочил на коня. Налегли на плети. Немецкий разъезд под острым углом повернул влево, и казаки, преследуя их, проскакали саженях в сорока от упавшего немца. Дальше шла холмистая местность, изрезанная неглубокими ложбинами, изморщиненная зубчатыми ярками. Как только немцы поднимались из ложбины на ту сторону, – казаки спешивались и выпускали им вслед по обойме. Против второго поста свалили еще одного.