Тихий друг
Шрифт:
Одни из пассажиров вышел в туалет, открыв и закрыв раздвижную дверь, ведущую в тамбур, и я со стоном проснулся. Ну да, всего лишь сон, судя по всему, мне не хотелось проводить предстоящую ночь в гостинице, это уж точно…
II
Выступление в южно-нидерландском портовом городке В. прошло примерно так, как я ожидал. До начала я поужинал в ресторане с несколькими членами сообщества; как обычно, по их приглашению. Не знаю, практикуется ли такое теперь. Это, конечно, приятно, но есть и минусы: за столом пьешь больше, чем
И все же мое выступление увенчалось скромным успехом. В большом, строгом — fin de siecle[2] — салоне сообщества, полном зеленого плюша и позолоты, обнаружилась значительная явка: я насчитал сто сорок человек, помещение было большей частью заполнено. В основном, это были люди «зрелого» возраста, то есть мои ровесники или чуть старше, и, по всей видимости, элита города. («Блаженны пастор, доктор и судья, И мне по сердцу тройственность сия».)[3]
Аудитория, состоящая из людей зрелых лет, внимает очень вежливо, но «контакта с залом» достичь трудно, и порой только после выступления по различным замечаниям удается определить, как в действительности оценено предложенное.
Я окинул взглядом ряды, чтобы выбрать слушателя, которого легче всего будет рассмешить, но публика показалась мне очень серьезной — расшевелить их явно будет непросто. Как я уже отмечал, отсутствие молодежи бросалось в глаза. Хотя нет: слева, в конце четвертого ряда, сидела дама в темно-красном платье, которая — по крайней мере, издалека — казалась явно моложе меня. Я посмотрел на нее, и наши глаза встретились. И — но я мог это и нафантазировать — она чуть заметно улыбнулась и сразу же отвела взгляд. Насколько я мог определить с моего места — частично ее заслоняли сидящие впереди люди, — это была красивая женщина с откровенным и доброжелательным лицом. Я почувствовал, что лучше всего направить всю так называемую душевность на нее.
Как оказалось, я не ошибся: в ответ на первую же попытку добиться отклика зала, именно ее глаза, встретившись с моими, заблестели, и она действительно первой непринужденно засмеялась, втянув все окружение в нужный настрой. Я обрел уверенность и перестал кривляться, потому что получил столь желанную и необходимую выступающему власть над залом.
— А ты хорошая девочка, — пробормотал я довольно.
Судя по всему, дама была в одиночестве; во всяком случае, не поддерживала разговор с сидевшим рядом мужчиной, гораздо старше ее.
В перерыве я разгуливал по залу, пожимал руки и разрешил преподнести мне за счет правления бокал освежающего. И, стоя с ним в руке и разговаривая с председателем, я увидел, что дама с четвертого ряда, оказавшаяся неподалеку, посмотрела на меня и направилась к нам. Отчего-то ее приближение заставило мое сердце биться быстрее.
Дама подошла к нам, я отвесил легкий и вежливый поклон, а председатель, к моему удивлению, запросто приобнял ее за плечи:
— Это наш казначей. Вернее, казначейша. Можно сказать, она вас оплачивает: именно от нее вы получите свои кровненькие.
— Ты меня, значит, оплачиваешь, — пробормотал я себе под нос.
Я
— Кристина, — сказала она.
Эта манера представляться — в такой строгой компании и одним только именем — удивила меня, и я почувствовал легкую дрожь.
Она была, как я уже упоминал, в темно-красном, довольно изящно очерчивающем фигуру платье из тафты или хлопка очень хорошего качества, в бордовых туфлях на шпильках с позолоченными застежками. Светлые волосы до плеч, казалось, лежали небрежно, но на самом деле были тщательно уложены. Пока мы вот так, втроем, молча стояли, мне было не по себе, хотя в то же время я был уверен, что ее присутствие мне приятно.
Она была почти моего роста и на диво хорошо сложена. Ее кожа, несмотря на возраст — я прикинул, что ей максимум лет тридцать, даже, на верное, меньше, — казалась очень молодой, почти детской; очаровательная сдержанность в одежде не приуменьшала ее привлекательности, а, скорее, усиливала: то, что она выставляла напоказ, «стоило того», но вырез на спине был довольно скромным, платье — не слишком коротким, и плечи не полностью оголены: их прикрывало подобие рукавов.
— Кеес! — закричал кто-то.
Председатель извинился и ускакал: кажется, его позвали что-то уладить. Мы с дамой остались одни.
— Где вы остановились? — спросила она. — Или сегодня уезжаете обратно?
У нее был приятный голос, певучий, но без надрыва.
— Ну да, я…
— Вы писали, что не нужно бронировать для вас комнату в отеле.
Была это назойливость или просто дружелюбная забота? Она стояла рядом, и я смотрел на простенькую золотую цепочку на шее. Ее декольте было таким же скромным, как и вырез на спине, и даже речи не было о том, чтобы у нее сиськи вываливались, как это теперь принято: в лучшем случае, можно было разглядеть полсантиметра цезуры. То, чего видно не было, обрисовывалось недвусмысленно и четко и (если, конечно, форма эта не создавалась благодаря умело смоделированному бюстгальтеру), у нее должна быть очень красивая грудь, худенькая и остренькая, похожая на сильно вытянутые половинки лимончика, супротив силе земного притяжения торчащие вперед.
Странная мысль пришла мне в голову: я, к примеру, не возражал бы, если б она была моей сестрой… У меня никогда не было сестренки… Ну да, сестренки…
Я даже поймал себя на мысли, что был бы не против с ней в одной комнате… Так, ты что это опять? Давай без всей этой ерунды, Герард…
Я почувствовал потребность, более того, примечательную свободу говорить с ней открыто и даже попробовать несколько шокировать ее.
— Я терпеть не могу отели, — начал я. — Отели годятся только для самоубийств, что там еще делать?
Она улыбнулась. У нее был изящный, мягкий рот.
— В отелях самый высокий процент самоубийств, — продолжал я сознанием дела, — и что остается? Читать в постели Библию? Можно еще, конечно, подрочить.
Сказано было грубо, но этой так называемой солдафонщиной я, видимо, ее не испугал.
— Как хотите… — ответила она так, будто все это было самым обычным делом и никаких проблем не представляло. — Можете переночевать у меня.
Я, мерзкий старикашка за тридцать — что это я говорю, мне вот-вот стукнет сорок, — почувствовал, что краснею: