Тихий гром. Книга третья

Смычагин Петр Михайлович

Пигаска ушла, а дед что-то поперебирал в уме, подумал и объявил:

— А своди-ка мине к ему, Степушка!

— Да чего тебе там делать? — вознегодовал парень. Тут свободный день выдался, потому как Василий за него в поле поехал, и хотелось от деда поскорее освободиться да по своим делам холостяцким вдариться.

— Надоть, Степа, взглянуть на его надоть.

— Да как же ты глядеть-то станешь?

— Погляжу, погляжу, — молвил дед, поспешно прилаживая последнюю бляшку к наборной шлее.

Сперва дед мирился со Степкиной скоростью, часто швыркал опорками по спуску, по плотине хорошо

двигался, а на подъеме забастовал:

— Чего ж ты прешь-то мине, как на пожар!.. Успеется, небось… Не помрет он без покаяния, мошенник…

— Да кому он нужен теперь, дохлый-то? — сказал внук, резко сбавляя ход.

— Э-эх ты! А здоровый и вовсе не нужен был… да вот… послал его бог на наши головы, терпели…

Во дворе, уже на подходе к невысокому крылечку, в нос ударил смердящий дух. В сенцах он усилился, в прихожей еще сгустился. Тут никого не было, и они сразу прошли в горницу, где вовсе дышать невозможно было. Не помогало даже открытое в палисадник окно.

— Мир дому этому, — с придыханием вымолвил дед, и Степка отметил для себя, что никогда раньше не слышал от него такого приветствия.

Василиса, пришибленная и почерневшая, поднялась с деревянного диванчика, поздоровалась, пригласила садиться. Покаянно угнув голову, прикрыла рот концом платка и, подтолкнув сынишку, вышла с ним в прихожую.

Но Степка этого даже не заметил. Как увидел Кирилла Степановича — ободрало морозом спину. Если б не знал он, кто тут лежит, ни за что не признал бы этого человека. Весь он зарос косматыми сивыми волосами, сиротливо торчал желто-восковой, острый, раздвоенный на кончике нос. На лбу и лице желтизна сгустилась, и по ней в беспорядке зияли мерзкие бурые пятна, словно горохом кто-то бросил в него. Веки обтянулись и глубоко провалились в глазницах, а на дне этих ям страшно двигались такие же темные пятна, как и на лбу, только покрупнее.

Казалось, что лежит одна голова, без туловища, потому как оно, прикрытое тонким синим покрывалом, почти не возвышалось над постелью и пугало своей мертвенной неподвижностью.

— Прости… мине, дедушка, — загробным, совсем не похожим на свой, голосом простонал Кирилл. — И все… простите… Я ведь… у вас…

— Бог простит, — грубо прервал его дед, — а мы давно простили, как пакостить перестал.

— …И быков… и Мухортиху…

— Да не сказывай ты, — опять оборвал его дед, — и без тибе все знаем… Эт ведь такие вот, как ты, хитрые да поганые думают, что они умнейши всех, что люди глупые — не видют и не догадываются об делах ваших грешных. Нет, не хитростью жил ты, Кирилла, нахальством. А народ, он совестливый, он, как бог, все видит, да не скоро скажет… Теперь вот, видишь, никто к тибе не пришел и не придет…

— Понял я, дедушка… все понял…

— Да кому ж она нужна теперь эта твоя понятия? В могилу тибе закопать и то никто не придет. Ты ведь всю жизню честил нас чертомелями, землероями да мурашами. Мураши эти мир хлебушком потчевают. А ты кого за всю жизню порадовал? Ты ведь, как вша зловредная, готовую кровушку пил. А мог бы работать.

Запавшие глаза у Кирилла повлажнели.

— Прости… дедушка! — снова взмолился он. — Руки бы… я на сибе наложил… да и на то… сил нету.

Дед ничего ему не ответил, поднялся с диванчика и храбро двинулся

на голос.

— А ну-к, обгляжу я тибе, — сказал он, подходя к кровати и ставя возле нее свой костыль. — Каков ты ерой типерича.

Ощупав голову, лоб, глазницы, нос, бороду, Михайла удивился:

— Ох, зарос-то ведь до чего! Пуще мине, никак.

Тонкое покрывало не мешало ему ощупать грудь, руки, живот, ноги. Так что теперь дед «увидел» едва ли не больше, чем глазастый Степка. Зловредный дух мутил парня, и он готов был выскочить из избы, боясь, что вот-вот стошнит его тут.

— Эх, Кирилла, Кирилла! — закончив осмотр, возгласил дед. — Не мать могилу-то тебе рыла: своими руками выкопал, стервец. Годков хоть на пять бы раньше ум-то к тебе воротилси. Сынок, глядишь, и взрос бы без сиротства… Пойдем отседова, Степа.

Степка с готовностью подскочил, взял деда под руку и повел прочь. А Михайла на выходе из избы еще добавил:

— Не дай бог никому такого мужа и отца.

10

Вечером на семейном совете обговорили все окончательно. Завтра ехать Василию в город да повенчаться там со своей суженой без лишнего шуму, без лишних глаз. Ну, погостит там денечка два. Первого мая Виктор Иванович просил на митинге там побывать — пусть побывают, а к вечеру — домой. Приедут сразу в Макарову избу, там и жить станут.

Дарья всему этому была радехонька. С молодыми-то веселее жить ей да и полегче. Подготовку к тому вечеру взяла на себя, ну, и Настасья с Марфой помогут. Конечно, и припасов дадут, потому как у самой-то Дарьи к весне ветерок по амбару все свободнее гулять начал. Беседа шла гладко да согласно, пока дед не спросил:

— А кого позовем?

Предполагалось посидеть своим кругом — и только. Но ведь не мог Василий брата своего фронтового не пригласить, Григория Шлыкова! И против этого никто не возражал. А тут Егор Проказин с фронта прибыл, брат Дарьи. Да и свата Илью, отца, тоже обижать не хочется. К тому же еще овдовел он недавно.

Словом, компания росла, увеличивалась, и выходило так, что и того не пригласить неловко, и другого — нехорошо. А дед Михайла сидел на лавке возле печи да помалкивал. Увидя, что разговор к концу клонится, спросил:

— А Прошечка-то, Прокопий с Полиной так и не будут знать, что дочь у их воротилась? Как-никак, сватом ведь он теперя нам доводится.

— Вот эт мы дали маху! — хватился Тихон.

— Да какой он сват! — врезалась Дарья. — Палкиным он сват, а мы у его никого не сватали. Да такую там жизню ей сделали, что баба чуть сибе не порешила. А тятя родной в пристяжку ее косой привязал да гнал вон до Бродовской. Сват!

— Ну, в обиду-то мы ее, чать, не дадим, — стоял на своем дед, — а так ведь вроде бы как украдкой выйдет. Сказать-то, я думаю, надо бы им.

— А то мало девок убегом, что ль, замуж уходит от родителев? — гремела Дарья.

— То от родителев, — взялся пояснять Мирон, а то пропащая она. Ни живой, ни мертвой для их поколь ее нету. Разница тут большая. Полина так вот узнает сразу — не сдюжит, наверно, помрет.

— Сходить к им надоть сичас же! — горячо подхватил Тихон. — Чтобы Василий знал, как они на это поглядят. И для Катерины, небось, чегой-то значит родительское слово. Ждет, небось.