Тихий Иерихон

Зоберн Олег Владимирович

Горнист помрачнел. "Как так - совсем один. А родители... Понятно, одни родятся, другие, значит, того... Я уже взрослый, - думал он.
– Все равно что-то не так, может, знаний у меня мало?"

– Леха, я умный? Как считаешь?

– Все умные, каждый на свой манер. Ты играть умеешь. Давай смузицируй обеденный перерыв, пора.

Горнист протрубил, а Леха достал из-за пазухи пакетик с сырными бутербродами.

Перекусили.

Пошли дальше. Горнист считал кучевые облака и пни в поле, а Леха рассказывал ему, как по лесу бродил, как

женился рано и неудачно. Поведал также о выборах Оплота трудящихся. Как, значит, массы изнемогли, стихийно самоорганизовались, с поправкой на легкое житие, и выдвинули Оплота в Контролеры. Оказалось, Леха с Оплотом на короткой ноге, знаком еще по лесным мытарствам, поэтому при передаче сигналов не церемонится.

Горнист даже порадовался тихонько: с Лехой теперь не пропадешь. Ну а если пропадешь, то не сразу.

Домой больше не тянуло. Зачем, если нет там никого?

Между тем впереди, в поле, показались избы. Стояли они вразброд, без порядка.

Подошли.

Дома пустуют, заколочены, возле одного пасется серая коза с умными глазами. Когда приблизились, перестала траву драть, голову подняла и смотрит: кто пожаловал?

Решили в дом постучаться, узнать, есть ли хозяин, чтоб доложить Оплоту-Контролеру. "Он все должен знать, - сказал Леха, - для нашего же блага. Мы ведь тоже трудящиеся по-своему".

Горнист взошел на ветхое крыльцо, постучал.

Не отзываются. Толкнул дверь и напугался. В сенях, ногами к порогу, лежит тело в немецком мундире времен Отечественной войны. В глаза бросились яловые сапоги большого размера.

– Леха, мертвец тут!
– крикнул горнист на улицу.

Вошел Леха, осмотрел тело.

Черная форма с серебристыми нашивками в виде орлов и молний. Суровое лицо покойника надменно. Массивная челюсть, белесые глазищи открытые. На груди - записка. Леха взял листок, прочел вслух: "Получай, фашистская сволочь, будешь знать, как в "Макдоналдсах" жрать булки, получай, падла, за то, что нас пугал. Рязанские скауты".

– Кто?
– не понял горнист.

– Скауты, это вместо пионерии, дети такие, вот видишь, что делают. На самом деле им повадки фрицевы не по душе, особенно походка - строевым шагом. Давай тяни с него сапоги.
– И Леха взял тело за грудки, чтоб не ползло по полу.

Горнист стащил с покойника яловую обутку, надел сам. Китель его тоже надел поверх майки. Осталось только треснувшие синие шорты сменить на портки. Но брюки с фашиста снимать не стали.

– Его упреками извели, видишь, ран на теле нет, - сказал Леха.
– Надо Контролеру-Оплоту доложить.

Рацию внесли в избу.

Настроились.

Доложили.

Изба - пуста. Только в красном углу вместо икон стоит старая швейная машинка "Зингер" с педальным приводом. Не ясно, кто здесь жил. Может, фашист (он неприхотлив), может, еще кто.

– Пойдем, - сказал Леха, - у нас впереди много всего, нечего тут с мертвецом сидеть.

Отошли от избы метров на двадцать.

– Э-эй, э-эй, - позвал кто-то сзади.

Оглянулись.

Коза

блеет.

Леха вернулся, отвязал скотинку, дал ей зеленое яблоко (все у него припасено), коза изгрызла подношение прямо с руки.

...Чем дальше шли они, тем оживленнее становилось вокруг. В поле встречались кооперативные ларьки и целые деревни с живыми трудящимися. Дорога пересекалась с другими дорогами, появились прохожие - обычные, как везде.

Горнист принялся было считать и запоминать всех, кого видел, на всякий случай, для отчета, а Леха сказал, что так подробно не нужно докладывать.

На путников глазели удивленно, даже пальцами тыкали: вон, значит, чудеса, фашист идет (горниста в кителе за фрица принимали), откуда взялся?

Вечереет.

Вокруг уже многоэтажные дома, граждане снуют, автомобили гудят.

Дышать стало тяжко, будто воздуха не хватает.

Присели на тротуаре, у витрины с женским бельем. Откуда ни возьмись охрана, убирайтесь, мол.

Потащились дальше, набрели на сквер. Ходили там вокруг лавочек, заглядывали в урны. Бутылки собирали. Леха сказал, что их сдать можно, чтоб харчей прикупить и водочки.

Когда набрали доверху две матерчатые сумки (опять у Лехи нашлись), в сквере появились местные оборванцы. Валите, говорят, отсюда, это наш сектор, нечего на чужую посуду глаз свой потухший класть.

Хотели сумки с бутылками отнять, да Леха сказал, что доложит о бесчинстве Контролеру, и оборванцы смирились.

...Зашли в ближайший приемный пункт, сдать стекло. Опоздали. Теперь только завтра откроется. Леха подумал и предложил до ближайшего храма податься, просить денег у трудящихся. Туда не поздно еще.

Подхватили рацию, горн, брякающие сумки, вышли дворами к церквухе. Уселись на паперти, рядом с двумя старушонками в черном, те зашамкали недовольно.

– Спокойно, бабки, - унял их Леха, - милости на всех хватит.

Горнист спрятал трубу за пазуху.

Ему казалось, что он еще повзрослел и борода (потрогал) отросла. Леха тоже оброс, глядит на прохожих истово, блеет, как та коза, которую яблоком угостил:

– Пода-а-айти, людидобрые...
– И сыплется реденькая медь в его ладонь, сбирается на водку с хлебом.

К храму подъехала машина.

Из задней двери выбрался настоятель в голубом подряснике, степенно к дому причта пошел.

Горнист смотрит и видит: рядом с батюшкой Ангел летит печальный красивый-красивый, голову склонил и говорит:

– Продай, батюшка, свою новую машину, деньги между убогими подели...

На горниста благолепие нашло - достал трубу, заиграл Ангелу приветствие.

– Не надо, - оборвал его Леха.

Пообретались они на паперти еще, потом сходили в магазин. Купили хлеба черного, майонеза пакетик, водки.

Передали сообщение Контролеру о том, что видели. Контролер остался доволен.

Спать полезли в подвал многоэтажного дома.

Горнист сыграл отбой.

Ночью в подвале пели сверчки.