Тихий солдат
Шрифт:
Хабаровец бурчал им вслед:
– Фарсят командиры, зимнюю форму сами же нарушают и сами же требуют! Вон, уши аж отваливаются!
Зашевелились, разбежались заспанные красноармейцы из малочисленной роты охраны штаба. Они спали тут же, рядом, в узкой, теплой казарме. Со сменой караула вдруг появился и Герман Федорович.
– Вон он твой Тарасов, – успел шепнуть туляк и сразу развернулся к только что вошедшей смене, которая с первоначальным подозрением поглядывала на Павла. Опоздай начальник штаба и все бы повторилось сызнова – со скользкими вопросами и с лукавыми ответами.
Теперь, вспоминая то утро, Павел думал, что всё тогда было справедливо – и он бы сам допрашивал, и не доверял
Также первоначально с подозрением, с молчаливым прищуром выслушал его в своем натопленном загодя кабинете начальник штаба пограничного округа. И только после того, как осторожно, с профессиональной изобретательностью осмотрел он подарки от помощника тамбовского военкома, широко улыбнулся. Но все равно спросил, почему Павел сюда попросился и кто у него в роду.
Павел тут же вспомнил еще одно предостережение Константина Зиновьевича: не я, мол, тебя сюда прислал, все случайно вышло, а сам ты, вроде как, и не просился. Граница все же, НКВД тут главный хозяин, как и везде, в общем-то. Да и японцы совсем рядом. До Китая ведь рукой подать, а там невесть что варится!
– Выходит, ненароком ты здесь, Павел Иванович? – с нарочитым, чуть курьезным, демонстративным уважением спросил полковник Тарасов.
– Так точно, – сразу усвоил принятое в армии обращение, еще с караулки, Павел, – Сказали, езжай. Я и поехал. Больше двух недель в пути…в эшелоне. А других к морю, во флот повезли. Еще одного оставили в Иркутске.
– Ну, ну! Проверим, – зачем-то строго блеснул серыми глазами начштаба.
Он вдруг сладко потянулся и погладил твердый, плотный кусок сала с нежно-розовыми прожилочками и толстое стекло бутылки с прозрачным, словно чистая вода, самогоном. Павел вез все это в мешке, но теперь сам впервые увидел, что именно вез. И конфеты, и колбасу и все остальное. Удивился даже, как это все мирно и богато выглядело. Надо же, за спиной и в ногах у него ехало, а он охранял это, словно пограничник стережет границу с Маньчжурией и Китаем: впереди враг, а за спиной несметные богатства, о которых он и представления не имеет. Что-то было в этом хитрое, даже лукавое, и в то же время жалкое, напомнившее ему его нищету. Павлу стало вдруг невесело от такого сравнения, даже чуть обидно и унизительно.
– А говорил ли тебе Костя Павлюченко, как мы с ним сдружились? – не поворачиваясь к Павлу и продолжая задумчиво оглядывать подарки, вдруг спросил полковник.
Павел отрицательно покачал головой и точно застеснялся, что не знает этого.
– Значит, не говорил? А что он говорил?
– Хвалил вас, товарищ полковник…товарищ капитан госбезопасности. Очень хвалил!
– Полковником, полковником зови. Это другое…капитан госбезопасности. Значит, хвалил?
– Так точно.
Спустя только год от того же Германа Федоровича, выпившего и вдруг погрустневшего от воспоминаний, что неожиданно накатили на него, узнал Павел Тарасов короткую историю их знакомства с Павлюченко. Да и то только в общих чертах. Оказалось, что спас он тогда Константина Зиновьевича и кого-то из членов его семьи от неминуемой гибели в страшный голод в тридцать первом году. Дал службу и необходимый, хоть и худой, паек. Было это в Полтаве, куда на время, для помощи в прекращении нарастающих недовольств, направили Германа Тарасова. Голод высушил тогда и скрутил в рассыпающуюся от напряжения пружину всю Украину. С этого года и принят был на службу в РККА Константин Павлюченко, потому и прислал он в подарок съестное, хотя и не очень-то и нужное сейчас Герману Федоровичу.
С этой посылки и завязалась покровительственная дружба командира Германа Тарасова со скромным красноармейцем Павлом Тарасовым, с однофамильцем, в чем-то похожим на него самого, но в большей степени все же совершенно другим.
Герман Тарасов быстро делал военную карьеру. В войну, в июле 41-го, в тридцать пять лет он станет генералом, будет командовать 249-й стрелковой дивизией, оперативной группой войск 39-й армии, потом одной армией за другой – 24-й, 41-й, 53-й, 70-й, отличится на Курской дуге и погибнет 19 октября 1944 года в Венгрии, в коротком, жестоком бою в местечке с непроизносимым для всякого, кроме венгров, названием – Кишуйсаллаш. Вот такая ему предстояла короткая и блестящая карьера – вспыхнул яркий факел и погас.
А пока он был легок и весел, и своего тамбовского однофамильца с самого начала старался держать при себе. Возможно, прежде всего, как связь со старым другом Павлюченко, которого любил памятью великодушного человека, к тому же склонного к доброму покровительству. Может быть, потому что еще и однофамилец и потому, что Павел был на удивление тихим и вежливым? Его даже прозвали Тихоней.
Но Павел ведь мог и вспылить, причем, без крика, без ругани, без угроз, а одним лишь решительным действием – стать упрямым и жестким, всерьез испугать своей непреклонностью и бесстрашием. Было ощущение, что в такие минуты он совершенно не дорожит жизнью. Задевать его побаивались все – и старшие, и равные сослуживцы.
Это ли нравилось Герману Федоровичу? Ведь как-то же уживались столь противоречивые и в то же время родственные качества в одном сильном молодом теле – миролюбие и сила. Не в этом ли состояло его обаяние – похож на медведя, показывающего острые зубы и крепкие когти лишь в опасности?
Герман Федорович еще дважды изменит жизнь Павла, даст ему дорогу, с которой тот долго не сможет сойти, спасет от верной гибели, хоть и не закроет от всех бед.
Семью Германа Федоровича Павел толком не знал. Он никогда не был у того дома, да и не имел на это права. Раза два лишь видел начштаба издалека на воскресных гуляниях в городском саду под руку с тонкой, молодой женщиной. О ней говорили, что она могла бы стать актрисой, так была хороша, но предпочла роль жены.
Служба чуть более полутора лет в округе, часть из которой прошла в том же караульном взводе, где служили тульчанин и хабаровец, шла не трудно, не вязко. Были и неприятности, были и подозрения какие-то со стороны секретчиков, считавших всех тамбовцев патологическими врагами, были и радости, и удачи. Не без помощи начштаба и не без его решительной поддержки очень скоро Павел был произведен в сержанты. А это немало в тех войсках! Герман Федорович сам делал быструю карьеру и любил видеть ее скорость и в чужой судьбе, чем-то ему дорогой.
В последнюю ночь в Чите Павел Тарасов никак не мог заснуть. Он собрал свой довольно уже увесистый солдатский сидор, засунул его под койку в казарме окружной школы младшего начсостава и, прислушиваясь к глубокому дыханию курсантов, которыми командовал последние полгода, вспоминал ту свою дорогу – от калитки в доме матери до контрольно-пропускного пункта в штабе округа. И дальше – от первой встречи с Германом Федоровичем до предстоящего завтрашним ранним утром отъездом в Москву, следом за ним, за слушателем академии Фрунзе. Так решил начштаба.