Тихое оружие
Шрифт:
Проснулся и захныкал Павлик. Задрожал и Володя, прижимаясь к матери.
Анна Никитична прислонилась к мужу и глухо, прерывающимся голосом, сказала:
— Бегите втроем. Куда мне с малыми? А вы одни — пройдете.
— Что ты, мать? — возразил Григорий Михайлович. — Вместе пройдем!
— Нет, нет, — твердила женщина, — идите вы. Не задерживайтесь! Оставь Милочку.
Григорий Михайлович ссадил с плеч дочку и шепнул жене:
— Помни, Аня, я ушел от тебя с Ниной и Артемом к первой жене. Бросил тебя, бросил.
А Анна Никитична все торопила мужа, подталкивала:
— Идите скорей! Идите!
И они поднялись втроем, пригибаясь, перебежали через дорогу, упали в канаву, вскочили и помчались по вязкому картофельному полю. Густая мокрая ботва била по ногам, ноги вязли в размокшем суглинке.
И вдруг услышали грубый окрик:
— Стой, стрелять буду!
Откуда-то слева послышался громкий хлопок, и вверх взвилась зеленая ракета. В ответ справа, из военного городка, тоже поднялась зеленая ракета, и послышался шум мчащегося по шоссе мотоцикла.
На ноги налипала грязь, бежать было неимоверно трудно. Правая нога у Нины увязла в тяжелой глине. Девушка с силой дернула ее, и сапог остался в грязи. Сбросив и другой, она побежала быстрее. Но пока возилась с сапогами, «отец» и Артем исчезли.
Позади услышала выстрел. В отдалении послышался собачий лай. «Ох, мамочка, опять эти страшные овчарки! — взмолилась девушка про себя. — Нагонят по следу! Нет, буду стрелять до последнего… До предпоследнего…»
Нина подбежала к каким-то зарослям. Между кустов стояла вода, почва зыбилась, пружинила. Топот ног пропал, и собаки тявкали уже в стороне: наверно, потеряли след. Ветви хлестали по лицу, царапали руки, но девушка, прижимая к боку рацию, не чувствовала боли.
Она пересекла рощицу и, когда стала приближаться к опушке, услышала справа и слева хлюпанье воды под ногами и тяжкое дыхание. Неужели враги обошли? Девушка вскинула пистолет, и тут…
— Нина! — позвал мальчишеский голос.
Слева к ней подбежал Артем, справа — «отец». Григорий Михайлович дышал тяжело, с одышкой.
— Оторвались… — говорил он через силу. — По воде собаки след не возьмут… Теперь надо поскорее пересечь «Варшавку» и держаться левее Каменки… Выйдем на партизанскую тропу… Если вновь потеряемся, Нина, иди до Красной Зорьки. Там свои…
Приблизившись к шоссе, залегли в канаве. «Отец», прикрывая рукой рот, глухо закашлял в ладонь.
По дороге неслись легковые и грузовые машины с солдатами и орудиями на прицепах.
— Нина, — сквозь удушье проговорил Григорий Михайлович, — бегите с Артемом, а я вернусь к матери… Все равно не дойду! Только вас задержу…
Но девушка схватила «отца» за руку и потянула за собой:
— Мать не тронут. Улик нет. Дойдете. Ну!
И, подчиняясь ее воле, Григорий Михайлович полез вслед за девушкой в водосточную трубу, проходившую под полотном шоссейки.
Они чувствовали, как гудела вокруг земля от грохота
Расставание
Двадцать пять километров по бездорожью, с рацией через плечо оказались для Нины тяжелым испытанием. Но особенно тяжело пришлось «отцу»: временами он останавливался и, широко открывая рот, брался за сердце — ему недоставало воздуха. Девушка подхватывала его под руку и тащила: «Ну, ну, еще немного…»
Артем же, привыкший бегать со сверстниками, переносил форсированный марш легче.
На рассвете они достигли того места в лесу, где начиналась партизанская зона и где весной Женя по эстафете передал Нину Вере. Ох, вроде уже своя земля!
Все трое повалились на траву, под елочками, и, утирая пот, еле дышали. Нина чувствовала, что ноги у нее налиты свинцом. Так вот и лежать бы…
Но «отец» заторопил:
— Пойдемте подальше.
С трудом поднялись и медленно пошли, шаркая ногами по траве. И вдруг откуда-то громкий окрик:
— Стой!
Беглецы вздрогнули, присели за кустами, замерли. Свои или засада? Выхватив из кармана пистолет, Григорий Михайлович приглушенно сказал:
— Уходите с Артемом. Я прикрою вас.
— И я с вами… — твердо сказала Нина, сжимая в руке плоский «вальтер».
— Да это же наши! — радостно воскликнул мальчик, заметив в кустах шапку с алой полоской. Из-под нее торчал волнистый чуб.
— О-оо… — облегченно выдохнул «отец», узнав в чубатом парне Евгения. — Чего ты, шальной, так кричишь на своих? Вот влепил бы тебе…
— Не ругай, дядя Гриша, и прости, коли напугал, — легко повинился Женя и взглянул на исцарапанные ноги Нины. — Вам, я вижу, досталось… Давайте сюда!
В кустах стояла повозка, на ней сидели два партизана, вооруженные автоматами.
Усадив измученных подпольщиков на их место, Женя повез «семью» в штаб партизанской бригады. Ехали долго по неровной лесной дороге. Повозку сильно трясло, мотало, но Нина и Артем все-таки задремали. Проснулись они от того, что остановились и Женя громко крикнул: «Эй вы, сони!»
К ним уже шли, улыбаясь, двое мужчин в полувоенной форме. Вскочив с повозки, Нина бросилась к ним и заплакала: она почувствовала себя совершенно разбитой, ноги у нее дрожали.
— Ну, ну, Нина… Чего ты? Нельзя же так… — успокаивали ее. — Все ведь хорошо, что хорошо кончается!
— Не совсем еще кончилось… — тихо заметил Григорий Михайлович.
— Да, да, конечно. Пойдемте, все обсудим.
«Отца», Нину и Артема привели в просторную чистую хату. Возле печки сидела пожилая женщина, хозяйка дома, и — заметила Нина — не очень умело мастерила из парашютного шелка белье для партизан.