Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
И тут опять стук в дверь - тук-тук-тук.
– То не судьба ли стучится, - думает, - или если жена, и ЖЭК, и черт, и ангел - нипочем не открою, - убирайтесь все вон.
Так, представьте себе, и не открыл опять.
6
Потому что поплыли опять перед глазами странные, почти бывшие белые, мохнатые. Снега? Снежинки? Двух этажей каменных дома, цокот копыт, снег, горечь на губах, и купола, и коляска,
– Кто он, кто он?
Кто он - странно близко знакомо лицо его, нос его, облик его, походка его, жизнь и страдания его - кто он?
– Он - Гоголь.
– Крикнул он и в лихорадке, в ознобе
написал следующее:
Однажды один гражданин
вышел на улицу один
на одну улицу
и видит
идет
кто-то идет сутулится
не то пьяный не то больной
в крылатке
– а улица была Арбат
где хитрые и наглые
бабы - сладки и падки
на всякие новшества и деньги
они сначала думали, что это тень Гюи
де Мопассана
но подойдя к прохожему
лишили его этого сана
лишь увидев, что вид его нищ
волос - сед, одет довольно плохо
в крылатке
а так как они были падки
только на новшества
на деньги
и на тень Гюи
то они и исчезли
отвалили
чтобы вести шухер-махер
со смоленской фарцой
а вышедший однажды на улицу гражданин сказал
– Вы, приятель, постой-
те-ка
только не подумайте, что я нахал
но хоть и вид Ваш простой
и сами Вы - голь
не есть ли Вы
Николай Васильевич
Гоголь?
Тут какой-то посторонний негодяй как захохочет
— Ха-ха-ха. Хи-хи-хи. Голь.
И еще
— Ха-ха-ха. Гоголь
пьешь ли ты свой моголь.
Гоголь тихо так просто и грустно говорит
– Да, это, действительно, я. Я подвергался там
оскорблениям.
Вот почему мое сердце горит,
и я не мог примириться со своим общественным
положением.
Я ушел из памятников
и стал обычный гражданин,
как Вы,
вышел и вот
сейчас себе найду подругу
жизни.
Да
я хочу жить так,
потому что книжки свои
я все уже написал,
и они все в золотом фонде мировой литературы.
Я же устал.
Я устал.
Я же хочу жить вне культуры.
7
Счастливый и озаренный автор вышеприведенных гениальных строк, несомненно, сотворил еще бы что-нибудь гениальное, он даже собирался это немедленно сделать, но тут, к сожалению, на специально приготовленный для этой цели новый и тоже белый лист бумаги упала чья-то серая черная тень.
– Ах же ты гад, ах ты змей, ах ты барбос ты противный, подколодная гадюка, сволочь и сукин же ты рас-
сын!
–
Жену он любил беззаветно и безумно, но с удовольствием отравил бы ее монохлорамином, если б ему когда-нибудь совесть позволила совершить убийство.
— Долго ли сие будет продолжаться!
– вопила женщина.
– Это стоит мне поехать на два дня к маме, так здесь с
ходу пьянка и бумажки. Отвечай, ты один спал?
— С ходу только прыгают в воду, - дерзко отвечал он с кровати, потому что опять уже находился на кровати и
смотрел в потолок, где вовсе нет ничего интересного и поучительного и увлекательного нет и быть не может.
— Я, я, я знаю, - на прежней ноте реактивно вела жена, разрывая в клочья, на мелкие клочья и Гоголя, и
купца, и зачеркнутое нехорошее и разрывала, и рвала, и прибирала, и пела, и убирала, и пол мыла, и суп варила, и в тарелки наливала, и мужа за стол сажала, и про житие и здравие мамы рассказала, и его опять ругала:
— Ты почему долго не открывал, негодяй?
— Ну извини, - сказал он.
— А я к маме уеду, - пообещала она.
— Да? Ну и хрен с тобой. Уезжай к свиньям.
— Вот я уеду к маме, ты дождешься, - заныла жена,
А мама у ней, надо сказать, замечательная старушка. Имеет свой дом, садик, козу. Пьет козье молоко и кушает ватрушки. Очень вкусные ватрушки и очень хорошая женщина, и, кстати, его, зятя своего, очень почему-то любит, несмотря на то, что он весьма часто хочет быть поэтом.
А спрашивается - почему бы ей его не любить? Что он, хуже других, что ли, - высокий, кудрявый, синеглазый.
Любитель книг Александра Дюма-
старшего борется с плакатом
Сообщаю, что все происходило в шашлычной, которую недавно построили на проспекте Мира. Эдакий стеклянный павильон. В городе К. за последнее время выстроено значительное число стеклянных павильонов. Там дают маленькие кусочки мяса на алюминиевых шампурах. А вино можно приносить с собой. Не нужно его только показывать.
...Один любитель книг Александра Дюма-старшего ранним утром брился у окошечка, которых у него в комнате было два. И комната была неплохая. Все было у любителя. Брился он, пел народную песню, кося глазом в зеркальце, и вдруг видит - по оконному стеклу ползут толстые веревки.
Но любитель был человек рассеянный, не от мира сего, почему и не придал значения ползущим предметам. Попил чайку с маслицем да и отправился на службу.
Служебный день его начался ничего, так себе: прослушан был анекдот о рельсах, заплачены профсоюзные взносы и решен с помощью арифмометра "Феликс" и счетов костяных важный производственный вопрос.