Тим Талер, или Проданный смех
Шрифт:
— Но ведь многие дела их концерна вам совсем не по вкусу, — сказал Тим. — Почему же вы тогда в него вступили?
— Я пошёл на это с условием, что мне дадут акции с решающим голосом. И, представь себе, они согласились, малыш! Я принимаю участие в решении всех вопросов, и иногда мне удаётся кое-что изменить, правда не так уж много. А кроме того… — Селек Бай хитро улыбнулся, хихикнул и продолжал уже шёпотом: — Кроме того, все те миллионы, которые приходятся на мою долю благодаря прибылям акционерного общества, я тайком употребляю на борьбу с этим обществом. В Южной Америке
В дверь постучали, и Селек Бай тут же умолк.
— Открыть? — тихонько спросил Тим.
Старик кивнул. Мальчик открыл дверь, и в ту же секунду в комнату влетел взволнованный мистер Пенни; до сих пор Тим всегда видел его спокойным и чопорным.
— Что такие значит… эти чертови… эти проклятый… эти, как их?…
— Говорите по-английски, — сказал Селек Бай, — я переведу мальчику.
Теперь мистер Пенни пустил поток своего красноречия в английское русло. Потом он вдруг замолчал, указал на Тима и сказал Селек Баю:
— Пожалуйста, переводить ему.
Но старый Селек Бай попросил англичанина прежде всего успокоиться и сесть и, когда мистер Пенни, обессиленный, бросился в качалку, сказал Тиму:
— Барон только что отстранил Рикерта от должности директора нашего гамбургского пароходства. А так как мистер Пенни владеет большей частью акций пароходства, он протестует против его увольнения. Он утверждает, что господин Рикерт пользуется в Гамбурге большой любовью и может выйти большой скандал. А это повредит интересам пароходства. Мистер Пенни считает, что увольнение произошло по вашей вине.
— По моей вине? — изумлённо переспросил Тим, сильно побледнев.
— Йес, да, ваш вина! — Мистер Пенни снова вскочил с качалки. — Барон… э… как это э… барон… э… барон… он говорит…
Тим, конечно, и сам понимал, что увольнение господина Рикерта связано с разговором по телефону. Но то, что барон взвалил на него вину, было дьявольской подлостью. Уж кто-кто, а Тим никак не мог пожелать, чтобы господин Рикерт вылетел со службы.
Селек Бай вдруг направился к двери, сказав на ходу мистеру Пенни:
— Поговорите немного по-немецки с молодым человеком. Это поможет вам говорить медленно и спокойно.
С этими словами он исчез.
Толстяк из Лондона плюхнулся на скамейку у окна, где только что сидел Селек Бай, и простонал:
— Я не могу понимайт это!
Сначала Тим хотел ему сказать, что барон просто наврал. Но разговор с синьором ван дер Толеном, о котором он часто думал, снова пришёл ему на память, и это натолкнуло его на спасительную мысль.
— Мистер Пенни, — сказал он, — вы ведь, конечно, знаете, что, когда мне исполнится двадцать один год, я получу в наследство много акций с решающим голосом?
— Йес, — пропыхтел из угла мистер Пенни.
— Если б я заключил с вами контракт, подтверждающий, что вы получите эти акции, как только я стану совершеннолетним, согласились бы вы уступить мне сейчас акции гамбургского пароходства?
Мистер Пенни сидел в своём углу не шевелясь. Он только чуть прищурил
— Это не трюк, господин Талер?
— Нет, мистер Пенни. Я говорю это без всякой задней мысли.
— Тогда заприте дверь.
Тим так и сделал и за запертой дверью заключил договор с мистером Пенни, который надо было хранить в такой же строгой тайне, как и контракт с Тречем: ни при каких обстоятельствах он не должен был попасться на глаза барону. Жаль только, что во владение акциями пароходства можно было вступить не сразу: по закону Тим мог получить их только через год. Но, пожалуй, так было даже лучше. Во всяком случае, для тех планов, которые Тим строил в эту бессонную ночь.
Это были грандиозные планы. Тим придумывал, как он с помощью Селек Бая припрёт к стене акционерное общество барона Треча — самый богатый и могущественный концерн во всём мире. И тогда у барона останется только один выход: вернуть Тиму его смех. Иначе он потеряет в одно мгновение всю свою власть и богатство.
План этот был безумием. Даже если бы Селек Бай согласился принять в нём участие, он был бы наверняка обречён на провал. Тим только входил в мир крупных торговых сделок и недооценивал возможности и связи такого вот мирового концерна. Он недооценивал и господ, с которыми имел дело. Каждый из них, не задумываясь, обрёк бы на нищету жену и детей, если бы это могло спасти фирму от разорения. Он недооценивал их цепкость, жестокость и железную хватку.
Тим был слишком мал и неопытен для выполнения такого плана. А смех его можно было вернуть куда более простым и лёгким путём — при помощи всего лишь нескольких слов. Но, находясь всё время рядом с бароном, он совсем отвык от всего простого и разучился о нём думать.
Около четырёх часов утра — Тим всё ещё не мог заснуть — он перечитал договор, заключённый с мистером Пенни. Взгляд его упал на дату: «Тридцатое сентября». Это был день его рождения.
Тиму исполнилось пятнадцать лет. День, в который другие мальчики его возраста обычно жуют пироги и смеются, оказался для Тима днём тайных сделок и коварных замыслов. И заговорщик, только что строивший мрачные планы, снова превратился в печального мальчика без улыбки. Тим заплакал от отчаяния. Потом глаза его сомкнулись, и он уснул крепким, почти спокойным сном.
Лист двадцать пятый
В КРАСНОМ ПАВИЛЬОНЕ
День в замке проходил по строгому распорядку. Ровно в восемь часов утра раздавался стук в дверь, и молодой приветливый слуга, с которым Тим, к сожалению, не мог обменяться даже несколькими словами, входил, не дожидаясь разрешения, в его комнату и раздвигал занавески; затем он приносил кувшин с тёплой водой и выливал её в умывальник.
Умывшись и одевшись, Тим дёргал толстый вышитый шнур звонка. И слуга входил снова, неся на подносе завтрак. Он придвигал столик к окну, расставлял на нём посуду, наливал в чашку какао, добавляя сахару и сливок, и ждал, положив руки на спинку стула, пока мальчик захочет сесть. Тогда он пододвигал ему стул. Затем бесшумно исчезал.