Тим
Шрифт:
Гнусавым голосом миссис Паркер монотонно рассказывала Мэри отвратительную историю, но она слушала вполуха. Взор ее был прикован к склоненной золотистой голове в дальнем конце двора.
Вчера поздно вечером, перед тем как лечь спать, она перерыла все полки в библиотеке в поисках лица, похожего на него. «Может быть, Ботичелли?» — думала она, но найдя альбом с репродукциями, отложила его в сторону. Лица у Ботичелли были или слишком мягкими, слишком женственными, или порой хитрыми и злобными. Только в древних греческих и римских статуях нашла она что-то общее с Тимом. Возможно, потому что такой тип красоты лучше выражался в камне, чем на
Ее охватило ужасное, невероятное чувство разочарования и захотелось заплакать. Она забыла о миссис Паркер. Как горько было узнать, что трагическая складка около рта у Тима и его задумчивые удивленные глаза выражали лишь пустоту, что искра его души давно потухла. Он был как собака или кошка, которых держат потому, что на них приятно смотреть, и они тебя любят и тебе слепо верны. Но они не могут разумно ответить, не могут стать собеседниками. Зверь просто сидит, смотрит и любит. Как это делал Тим, Тим-простачок. Когда его обманом заставили съесть гадость, его не вырвало, как вырвало бы любого нормального человека. Вместо этого он плакал, как заскулила бы обиженная собака, и опять бы утешилась перспективой съесть что-нибудь вкусное. Бездетная, не знавшая любви, Мэри Хортон не имела эмоционального опыта и не могла понять то новое, пугающее, что она чувствовала. Тим был отсталым в умственным отношении, но такой же отсталой, но в эмоциональном отношении, была и она. Она еще не знала, что Тима можно любить как раз из-за его слабоумия, не говоря уже о том, что, не смотря на, это она воображала, как познакомит его с Бетховеном и Прустом и начнет развивать и обогащать его разум, как он станет понимать музыку, литературу, искусство и, наконец, будет таким же прекрасным внутренне, как и внешне. Но он был простачок — бедненький слабоумный. Здесь, в Австралии, называли таких особо грубовато, но выразительно: переводили интеллект в деньги и выражали его в денежных единицах. Тот, у кого «не хватало», был для них «не целый доллар», и оценка его интеллекта выражалась в центах. Человек мог стоить девять центов, а мог и все девяносто, но все равно он был не целый доллар.
Миссис Паркер даже не замечала, что Мэри почти не слушает ее. Она с удовольствием болтала о бесчувственности мужчин, выпила несколько чашек чая, ответила на свои собственные вопросы и, наконец, поднялась, собираясь уходить.
— Ну, счастливенько, дорогуша, и спасибо за чай. Если у вас ничего вкусненького не припасено в холодильнике, посылайте его ко мне, я его покормлю.
Мэри рассеянно кивнула. Гостья спустилась по ступеням и исчезла, а она вернулась к размышлениям о Тиме. Взглянув на часы, она увидела, что время подбирается к девяти и вспомнила, что рабочие, работающие на открытом воздухе, любят пить утренний чай в девять. Она зашла в дом, заварила новый чай, вытащила из морозилки шоколадный кекс, оттаяла его и залила свежевзбитыми сливками.
— Тим! — крикнула она, поставив поднос на стол под виноградом.
Солнце уже показалось над крышей и на ступенях стало жарко.
Он поднял голову, помахал ей и немедленно остановил трактор, чтобы услышать, что она кричит.
— Тим, идите и выпейте чашку чая!
Его лицо просияло, и он стал похож на предвкушающего удовольствие щенка. Он соскочил с трактора, нырнул в домик за папоротники, появился с пакетом в руках и взбежал наверх, прыгая через ступеньку.
— Ой,
— Можешь ты сказать, сколько времени, Тим? — спросила она деликатно, удивляясь сама на себя.
— О, нет, не очень. Вообще-то я знаю, когда время идти домой. Это когда большая стрелка наверху, а маленькая — на три штучки ниже. Три часа. Но у меня нет своих часов, потому что папа говорит, что я их потеряю. А я и не беспокоюсь. Кто-нибудь всегда говорит мне время, время, когда готовить чай в перекур, или когда перерыв на ланч, или когда идти домой. Я ведь не целый доллар, но все это знают, так, что все в порядке.
— Да, наверно, так, — печально ответила она. — Ешь, Тим. Этот кекс для тебя.
— О, хорошо. Я люблю шоколадный, особенно, когда много сливок, как этот! Спасибо мисс Хортон!
— Какой ты любишь чай, Тим?
— Без молока и много сахару.
— Много сахару? Сколько, именно?
Он нахмурился и поднял все измазанное кремом лицо.
— Ох, не помню. Я просто сыплю сахар, пока чай не потечет на блюдце, тогда я знаю, что хватит.
— Ты когда-нибудь ходил в школу, Тим? — осторожно спросила она, опять начиная интересоваться им.
— Не долго. Но я не могу учиться и они не стали меня заставлять меня ходить. Я оставался дома и присматривал за мамой.
— Но ты все-таки понимаешь, что тебе говорят, и ты самостоятельно управлял трактором!
— Некоторые вещи легко делать, а вот читать и писать ужасно трудно, мисс Хортон.
Мэри, продолжая удивляться сама себе, потрепала его по голове. Помешав чай, она сказала:
— Тим, это неважно.
— Вот и мам так говорит.
Он покончил с кексом, вспомнил, что у него есть сэндвич из дома, съел и его и запил это все тремя большими чашками чая.
— Здорово, мисс Хортон, прямо супер! — он вздохнул и посмотрел на нее с восторгом.
— Меня зовут Мэри. И ведь гораздо легче сказать Мэри, чем мисс Хортон, правда? Почему бы тебе не называть меня Мэри?
Он взглянул на нее с сомнением:
— А так будет правильно? Пап говорит, что старых людей я должен называть только мистер, миссис или мисс.
— Иногда допустимо и по имени, если это друзья.
— А?
Она опять сделала попытку, мысленно убрав все трудные слова из своего словаря.
— Я не такая уж старая, Тим. Просто у меня седые волосы и от этого я кажусь старше. Не думаю, что твой папа будет возражать, если ты назовешь меня Мэри.
— А разве седые волосы не значит, что человек старый, Мэри? Я всегда думал, что да. У папы волосы седые и у мамы тоже. И я знаю, что они старые.
«Ему двадцать пять, — подумала Мэри, — значит, его отец и мать постарше, чем я», — но она сказала:
— Ну, я моложе, чем они, и поэтому я еще не старая.
Он встал.
— Мне пора работать. У вас лужайка очень большая. Надеюсь, закончу во время.
— Ну, если не закончишь, то можно это сделать в другой день. Если хочешь, приходи в другой раз и закончи.
Он серьезно обдумывал проблему:
— Я думаю, я бы пришел, если пап скажет можно. — Он улыбнулся ей. — Ты мне нравишься, Мэри. Ты мне нравишься гораздо больше, чем Мик, и Гарри, и Джим, и Билл, и Кели, и Дейв. Ты мне нравишься больше всех, кроме папы и мамы и моей Дони. Ты хорошенькая и у тебя красивые белые волосы.