Тимофей с Холопьей улицы. Ханский ярлык
Шрифт:
Игуменья побывала у дьяков Мелентия и Прокопия, заказала переписать для монастыря Евангелие, зашла к знакомой настоятельнице, а перед отъездом разыскала колокольного мастера.
Долго ходила вокруг колокола, словно трещину искала, того дольше торговалась — выжилила-таки два рубля! — и наконец договорилась, что привезет Бориска колокол в монастырь самолично.
Отъезжая на саночках от мастерской, мелко крестилась, шептала слова молитвы: уж больно статен да красив был мастер, греховные мысли вызывал.
СНОВА
Вскоре после заговенья Бориска собрался в путь. Он оделся потеплее, приладил на розвальнях колокол, окрутил его веревками, сам сел впереди и выехал со двора. Бориска обогнал прачку-мовницу, на санях, везущую одежду, миновал сады и очутился за городом. На реке, у проруби, парни били палками по льду, глушили рыбу и вытаскивали ее баграми.
Пошел неторопкий снежок. Издали одинокий сизый тополь покивал Бориске вслед.
Москву еще не успело занести сугробами, ее только легонько припорошило, то там, то здесь виднелись чернеющие бока бревенчатых стен.
«Бартанелло напрасно приманивал, — думал Бориска. — Хоть и тяжко живется в земле нашей, а ни на какую иную не променяешь — своя и в горести мила… В «Слове о погибели» сказано: «О светло-светлая и украсно украшенная земля русская! Ты многими красотами удивляешь». Дивно-то как сказано! И верно — все дорого: и эти ели на опушке, и замерзшая Неглинка, и множество дымков из снегом припорошенных изб… "
Бориска еще раз с любовью посмотрел на Москву и неожиданно вспомнил, как несколько лет назад, осенней порой, он вот так же оглядывался на стены, глазами искал Фетинью. Стало грустно, тяжко на сердце…
Как зажили бы сладко, коли рядом была! Где она, ласонька моя единственная? Верно, сгубил ее лиходей…
Бориска нахмурился, плотнее запахнул тулуп; подавшись вперед, покрутил кнутом над конскими головами:
— И-е-е-ех, милаи! Что пригорюнились?
В монастырские ворота он въехал к концу седмицы. В большом дворе, застроенном сараями, амбарами, чувствовалось обилие. У игуменьи в приемной толкался народ — богомольцы, мужики; пахло кипарисом, ржаным хлебом и луком. Игуменья виду не подала, что узнала Бориску. Когда он зашел, продолжала разговор с ниварями:
— Лес привезете — конюшни починить… А мы за вас, грешных, помолимся! — Она закатила глаза, повела снизу вверх жирным подбородком.
— Дак мы ж, матушка Агния, в прошлый месяц возили… — робко напомнил плешеватый старик, разминая в руках шапку.
Лицо игуменьи стало строгим.
— Не для нас усердствуете, для господа!.. Пряжу-то изготовили из льна, что дала? — резким голосом спросила она. — Сколь ждать?
«И здесь то же! — подумал Бориска. — А пошто и не быть, коли сам митрополит деньги дает в рост, когда и для него чужие руки убирают урожай, ловят рыбу, строят запруды… "
Наконец игуменья отпустила мужиков, сладенько пропела Бориске:
— А я-то тебя и не приметила… Привез,
Получив деньги за колокол, Бориска накормил коней, сам потрапезничал и стал собираться в дорогу. Стоя у пустых розвальней, возле самых ворот, он туже подтянул кушак и, надевая варежки, весело подумал о легком обратном пути.
Разгуливали по снегу галки. Несло из церкви ладаном. Там закончилась служба; неохотно зазвонил колокол. Звук у него был хриплый, надтреснутый. «Разве ж это звон!» — с пренебрежением подумал Бориска.
Через двор, не поднимая глаз, заплетающимися, мелкими шажками шли в свои кельи монашенки.
Бориска посмотрел на одну из них и обомлел.
— Фетиньюшка! — радостно крикнул он, не веря своим глазам.
Была она все такой же: та же родинка под левым глазом, те же зеленые глаза, широкобровая, любая.
Вот только осунулась, потускнело лицо, горестные складки легли у рта, и потому казалось — стал он меньше; да бледность покрыла щеки, и морщинки притаились у глаз.
Все это в мгновение разглядел Бориска.
Девушка бросилась к нему, припала к груди, и не успел никто во дворе слово промолвить, как Бориска прыгнул с нею в сани, глаза его сверкнули бешенкой — не подходи! — Он пронзительно свистнул и вихрем промчался мимо привратницы у ворот по дороге к лесу.
Кони, словно им передалось волнение хозяина, не мчались — летели стрелой.
В лицо Бориски ударяли комья снега, на поворотах сани заносило, и Фетинья, крепко вцепившись маленькими руками в их края, с тревогой глядела назад, нет ли погони.
Все произошло точно во сне, так быстро, так неожиданно, что они молчали, и, только когда серые стены монастыря скрылись из глаз, Фетинья вскочила, судорожно обняла сзади за шею Бориску — никакая сила не оторвала бы ее.
— Отрада моя! Дождалась тебя! — прошептала она и заплакала.
А немного успокоившись, еще всхлипывая, горячо зашептала, словно боялась, что кто-то услышит:
— Я не монашка-послушница, меня за строптивость и постригать не хотели. Я обещала Агнии: все едино убегу! Все едино! А она шипит… шипит… Всех послушниц защипала!..
Фетинья достала с груди колечко, что подарил ей Бориска, когда возвратился с похода, надела на палец. Спросила радостно и тревожно:
— Теперь как же нам? Князь розыск начнет…
— Не найдет, — сурово сказал Бориска и левой рукой крепко привлек к себе девушку, — никому не отдам! Головой лягу, а не отдам! Будем жить далеко… в лесу. Избу построю… Много ль нам надо? Руки есть, любовь есть… Хорошо будет! Да и не одни мы в лесу. Люду беглого там не счесть…
Кони мчались лесной просекой навстречу огненному диску солнца.