Тимофей с Холопьей улицы. Ханский ярлык

Изюмский Борис Васильевич

Тимофей, в шеломе с бармицей, прикрывающей затылок, напряженно вглядывался в неприятельское войско.

Все было необычно в это утро: и словно вздрагивающая пугливо земля, и чужое, суровое небо. Казалось бы, знакомо начинался рассвет — алыми волнами, голубыми разводами. Но к алому цвету примешивался свинец, а голубой был замутнен. И хмурый лес, виднеющийся вдали, темнел неприветливо и мрачно.

Тимофей снова подумал о возможной гибели своей и не поверил в нее, не смог представить, что мир останется, а он исчезнет.

Сбросив с головы шелом, отчего буйный чуб заиграл по ветру, на середину

темно-бурого поля выехал Кулотка, оглядел неприятелей синими, охмелевшими от бесстрашия глазами, крикнул с издевкой:

— Кто, храбрецы, на левую руку пойдет? Ай животы свело?!

От вражьего стана отделился всадник. Грудь его облегали латы. Кольчужные чулки, наплечники и наколенники довершали снаряжение. Выл он так же высок, как Кулотка, и тоже для чего-то снял шлем. Льняные волосы обрамляли иссиня-бледное продолговатое лицо с тяжелым подбородком.

Рыцарь разгорячил коня и с копьем наперевес, держа его левой рукой спереди, а правой сзади и не выпуская повода, устремился на Кулотку. Вот он все ближе, ближе… Кулотка крутнул своего коня, сверкнул топор на длинной рукояти и, вонзившись в древко копья, перерубил его.

Войска вздрогнули и, напружинясь, замерли. Немец рванул меч из ножен. В то же мгновение Кулотка левой рукой с силой запустил во всадника боевую гирю, и она сбила его с коня. Падая, рыцарь придавил меч своим телом, и он глубоко вошел в землю. Но, не растерявшись, немец выдернул из-за пояса длинный кинжал шириной в ладонь и подсек им сухожилия коня Кулотки. Конь повалился, а Кулотка перелетел через его голову. Вскочив, он выхватил секиру.

Некоторое время Кулотка и его противник кружили, словно каждый выискивал уязвимое место у другого. Но вот рыцарь молниеносным движением полоснул Кулотку кинжалом по лбу. Тот, немного отступив, с размаху опустил секиру на голову врага.

Обтерев рукавом кровь с лица и сверкнув бешеными глазами, крикнул:

— Давай, медведи, скорей замену! Кулотке некогда!

Новгородское войско загрохотало, заулюлюкало, а рыцарское, глухо рыча, двинулось вперед.

Воинственно заиграли новгородские трубы, забили бубны, захлебнулись пронзительно-тонко переливчатые свирели. Ощетинились копья, замерли стрелы на дрожащей, до отказа натянутой тетиве, сулицы, занесенные для броска, нетерпеливо ждали своего полета.

— Вперед, за честь новгородску!

— Вперед, храбры!

Из-за леса выползла черно-сизая туча, подбитая золотом.

Начинался бой.

Ложно отступая, Мстислав втянул основные силы рыцарей в лес. И хотя немцы дрались отчаянно, преимущества оказались на стороне новгородцев — в своих легких доспехах они могли ловчее изворачиваться на узких просеках, быстрее передвигаться.

Тимофей сидел в засаде правого крыла, в ровчике, обросшем колючим чертополохом и липкой малиновой смолкой. Еще утром его дважды ранило стрелами, он потерял много крови, но не думал об этом. Возле Тимофея зябко ежился, несмотря на жару, Лаврентий. Он, казалось, хотел уйти в землю, не слышать свиста стрел, от которого все сжималось внутри, лязга щитов и мечей, конского топота.

На Лаврентии — кольчужная рубаха с короткими рукавами, прорезями спереди и сзади, бляхами. Стоячий воротник кольчуги туго стянут тесьмой. Но и в

этом облачении Лаврентий не выглядел воем.

Уткнувшись головой в молочай, отчего лицо его покрылось белыми каплями, Лаврентий смятенно молился: «Господи, пронеси беду… Убережусь — построю те храм великий, только пронеси… Ну какой я воин — сам видишь…»

Приближался конский топот. Лаврентий пугливо приподнял голову — вражья конница мчалась прямо на их засаду.

Ее подпустили совсем близко и встретили тучей стрел. Храпя, начали падать кони, сваливаться всадники, уцелевшие поворачивали коней назад. Один рыцарь, круглый, как бочка, в латах, не сумел повернуть коня, тот переметнулся через кусты и, тяжелораненый, припал на колени. Всадник выпростал ноги из стремян и, увидев прижавшегося к земле Лаврентия, прыгнул на него, как коршун на кролика. Лаврентий пронзительно завизжал и потерял сознание.

В мгновение ока Тимофей подскочил к рыцарю и со всего размаха опустил палицу на его голову. Рыцарь покорно повалился на бок.

Тимофей, еще дрожа от возбуждения, с неприязнью поглядел на продолжавшего лежать ничком Лаврентия. Тот зашевелился, но голову оторвать от земли не решался. Рывком Тимофей приподнял его за шиворот, встряхнул так, что зазвенела кольчужная рубаха. Гневно глядя в раскисшее бабье лицо, прикрикнул:

— Лик-то людской не теряй! Слышишь?

Из засады нежданно выдвинулся новгородский полк; рубя и захватывая в плен, погнал перед собой рыцарей. Среди них началась паника. Магистр, оставив на поле боя свой шатер, утеряв плащ, первым скрылся в крепости; вслед за ним прискакали фогты-командоры и орденские братья из капитула.

Далеко за полдень новгородские войска, штурмующие Отепя, взяли город на копье, ворвались в него через пролом.

Мстислава видели в самых опасных местах: на стене, в гуще городского боя. С топором в руках он врубался в неприятельские ряды, как в густой лес, прокладывая просеку. Шелом его был вдавлен, обрызган кровью, левая рука перевязана.

Кулотка у пролома городской стены показывал эсту, как метать камни порокой.

— Ты, друже, не торопись… Гляди, как надо… — говорил он. Кусок тряпки с запекшейся кровью багровел у него на лбу.

К вечеру бой закончился. Трепещущий на ветру княжеский стяг сбирал войско. Отряды похоронников рыли ямы для убитых, записывали их имена.

«Дрались храбры, не слыша ран, не имея

страха в сердце, и погибли:

щитник Нежила,

гвоздочник Яков,

котельник Иван,

кожевник Антон,

литец Микифор…»

Списки росли и росли…

Дружинники, тысяцкие и сотские делили захваченное добро.

Усталой походкой, едва держась на ногах, Кулотка прошел мимо пленных, лежавших на пустыре у городской стены. Тяжелораненые стонали, просили пить, хрипели предсмертно. Кулотка в раздумье остановился возле них, повернулся, пошел назад. Достав в обозе ведро, наполнил водой из колодца, понес раненым. Увидя недоуменный взгляд Лаврентия, сказал виновато: