Типа смотри короче

Жвалевский Андрей Валентинович

Никитос понял, что ещё немного, и он погибнет позорной смертью — захлебнувшись слюной.

Перевернулся на другой бок и постарался напомнить себе о душевных ранах. О том, что его никто не понимает. О равнодушии мира. О капустном салате…

Препяхин возмущённо сел. Не хотел он думать ни о каком салате! Тем более что мама его сегодня не делала. Или делала? Если что, можно и самому сделать. Там просто — настрогать капусту и заправить майонезом. Можно еще морковки натереть…

Никитос собрал волю в кулак и снова лёг.

«Интересно, — подумал он, — а сколько человек

может без еды?»

Вставать и включать компьютер он не решился. Включишь, полезешь в интернет, потом проверишь «ВКонтакте», потом в аську кто-нибудь стукнет — так и о душевной трагедии забудешь! Препяхин принял компромиссное решение — вошел в Сеть с телефона. Результат удручил. Оказывается, без еды человек может несколько месяцев продержаться.

То ли дело без воды. От жажды умирают через три-четыре дня.

Тут же захотелось пить.

Чтобы отвлечься, он немного поиграл на мобилке в «Змейку».

И почти побил собственный рекорд, когда в квартиру ворвалась мама. Она всегда врывалась, когда на работе с кем-нибудь поругается. То есть на работе она сдерживается, а вот Никите с папой достается по полной.

— Чего ты разлёгся! — возмутилась мама. — Опять играешь! А уроки?! А обед?! Опять ничего не ел?! Где дневник?! Что тут у нас?.. Кошмар!

Мама испуганно присела рядом, положив руку на его лоб.

— Вроде температуры нет… Ты с утра ещё варёный был! — Вдруг мама обняла его, как маленького, и принялась жалеть. — Что ж они, гады, тебя весь день вызывали? Видели же, что человеку плохо! Бедненький мой…

Препяхин блаженно закрыл глаза и уткнулся в маму макушкой, проворчав для порядку:

— Да чё ты…

Идиллию разрушило утробное урчание его желудка. Мама тут же подхватилась:

— Я всё поняла! Это от голода! А ну марш руки мыть!

Полоская руки под струёй, Никитос вдруг вспомнил шикарный способ самоубийства — вскрыть вены, лёжа в ванной. Говорят, совсем не больно и как будто засыпаешь. Он на мгновение заколебался…

— Я тебе котлет разогрею, — прокричала мама с кухни. — И салата капустного сделаю! А пока будешь есть, пирожков напеку, у меня тесто готово!

«Ладно, — решил Препяхин. — Завтра так завтра!»

Шекспиру и не снилось

Маша Иванова

Ни за что больше не пойду в театр! И тем более не пойду туда с Милкой и Таней!

Главное, кто ж мог подумать, что истерика у Таньки начнётся в самый неподходящий момент, когда в зале тишина и все сидят с печальными лицами. А тут мы… Ржём…

Тётка, которая сидела рядом, чуть меня не укусила. Её аж трясло от возмущения, она раз пятьсот сказала, что таких отмороженных и бесчувственных

уродов вообще нельзя к театру подпускать и что её б воля, она б нас всех.

Нам было стыдно. Но от этого становилось ещё смешнее.

Если б мы были поодиночке, то быстро бы успокоились, а тут. Я гляну, как Танька в колени хрюкает, всё — новая волна смеха душит, и остановиться не могу. А тут ещё Милка рядом начинает подвывать. Короче, не сложилось у нас с Шекспиром.

— Что ж вы такие бесчувственные растёте? — стыдила нас соседка с другой стороны. — О чём вы только думаете…

Таня Лопахина

Я не знаю, что на меня накатило. Увидела мёртвую Джульетту — и понеслось…

Сначала вспомнила мамины глаза, когда она приехала из больницы, куда «скорая» отвезла недавно родившуюся Дашку. И её голос. Бодрый такой. Но совершенно не мамин.

— Всё будет хорошо! — сказала она и отвернулась. — Там отличные врачи.

Потом меня отдали бабушке и по телефону рассказывали, что всё просто отлично, ещё буквально день и Дашку переведут из реанимации в обычную палату. И тогда мама пойдёт лежать вместе с ней.

Получилось так, что я маму почти две недели не видела.

А потом они вернулись из больницы.

Я до этого злилась на Дашку очень. Она кричала часто, мама шла к ней и не успевала почитать мне перед сном. И вообще… То, что она маленькая, ещё не значит, что ей всё можно!

А тут ночью я проснулась, пошла к родителям в спальню, на маму посмотреть, а Дашка лежит в своей кроватке. Маленькая такая. Такая бледная, что даже голубая. И дышит.

И я подумала, что её могло не стать. Соска бы валялась, кроватка бы стояла, чепчик бы в ванне лежал…

Мне стало так страшно, что показалось, что у меня сердце остановилось.

Хорошо, что папа снял одну боковую стенку у кроватки, а то б я туда не влезла! Мне было очень тесно, и я высунула ноги сквозь прутья, подложила одну руку под голову, а второй обняла сестричку.

— Я буду слушать, как ты дышишь, — прошептала я, — я тебя от всего-всего спасу…

Потом оказалось, что пока мы с Дашкой спали, мама сделала кучу фотографий, её папа разбудил и показал, как мы в кроватке ютимся.

А потом мама жарила блинчики на завтрак и приплясывала, а я держала Дашу и улыбалась. И Даша улыбалась!

Я как вспомню, как мама как дурочка скакала по кухне и подпевала Майклу Джексону, я всегда ржать начинаю. Я ж не виновата, что тут Джульетта, театр и люди вокруг…

А Дашка, кстати, с той ночи окончательно пошла на поправку! И больше не болела никогда.

Милка Кислицына

Джульетта — дура!