Типософия современности
Шрифт:
– Понятно – думал себе дед Вилкин.-Девку завел. Хрена я ему теперь сдался. Это хорошо. Даже замечательно Не могут Вилкины просто так кончиться.
Внук позвонил накануне вечером. Девятого числа.
– Деда…Слышишь?
У деда Вилкина была черная трубка с большими пенсионерскими кнопками и громким пушечным звуком. Дед сильно прижимал ее к уху ладонью, чтобы ничего не упустить.
– Алло….Алло…Слышишь? Я тебя слышу.
– Деда…Я приеду завтра. Слышишь?
– Случилось чего? – совсем перестал узнавать голос внука Вилкин.
Внук помолчал.
– Да так…Завтра объясню.
– Ты это…Ты позвони мне завтра. Когда встречать. Мы с Ёптелем на автостанцию подъедем.
– Не надо Ёптеля. Я сам доберусь на такси…Это…Деда?
– Да…Я слушаю.
– Не говори никому…Одни посидим…По-семейному. Ты понял, дед?
– Понял.
– Лады тогда.
– Слушай. – заторопился дед, пока внук не отключился. –Я это. Котлеты сделаю…Ладно. Сам разберусь.
– Давай, дед. До встречи.
Дед Вилкин поднялся из-за стола, покрытом клеенчатой цветочной скатертью. Прошел в зал и положил телефон на крышу старинного телевизора «Панасоник». Накрыл телефон льняной узорчатой салфеткой. На кухне открыл минский бессмертный холодильник. Достал из морозилки красную глыбу лосиного мяса и положил его в глубокую алюминиевую кастрюлю. Долго искал крышку и не нашел. Поставил кастрюлю с мясом на холодильник. У Чубайса – рыжей европейской лайки были профессорские мозги, но имелся дерзкий кошак Фитюлькин. Утром дед Вилкин вылил несколько ведер на янтарный некрашеный пол. Прошелся мокрой тряпкой по шкафам, серванту и лопушистому малахитового цвета фикусу. В кухне на клеенчатой цветочной скатерти из блестящих начищенных частей собрал безоговорочный шедевр. Артефакт ушедшей Атлантиды. Железную мясорубку с перламутровой ручкой. Фарш вышел суховатым. С лосятиной всегда так. Добавил дед водички, яйцо, соль и самопальной смеси из разнообразных перцев. Они с внуком любили поострей. Жарил котлеты в чугунной толстостенной сковороде. В «Пятерочке» затарился кактусовым самогоном и тортом «Сказка». Когда выходил из магазина, вовремя заметил на балконе стопятнашки Ёптеля. Тот занял свою ежедневную позицию. Сидел в соломенной пляжной шляпе, катал в зубах скрюченную по особой ёптелевской методе беломорину. Домой Вилкин пробирался задами. Через технический пруд и пожарку. По колено в лопухах и репейниках. Когда все было готово, и дед Вилкин успокоился перед окном в ожидании, то петь все равно не перестал. Как затянул вечером после разговора с внуком песню про дельтаплан, так и не мог остановиться.
– Бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу-бу. Мой дельтаплан. Мой дельтаплан.
Пел про себя, конечно. Он же Вилкин, а не Леонтьев какой-то.
– Вот помру скоро.– размечтался старик. – Если у внука с его девкой все как нужно, надо поскорей скопытиться. Внук все равно сюда не вернется. А тут дом. У него хороший дом. Сад. Газ провели и вода в колодце. Не вода, а персик. Хочешь живи, хочешь…Продадут, конечно …– согласился сам с собой старик. – А я на это дуплетом. Бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу-бу. Мой дельтапла-ан! Заснув, дед Вилкин петь не прекратил. Положил свою тяжелую с серебряным ежиком упрямую голову на подоконнике рядом с малахитовым фикусом. Раз за разом мелодично всхрапывал, нота за нотой, попадая в основную музыкальную тему. Очень занимательно выходило. Настолько, что дед пропустил, не проснулся, веселый озорной лай Чубайса во дворе, шум в пристроенных холодных сенцах. Внук тоже не решился будить деда. Некоторое время стоял в раздумьях. Боялся, что скрипнет ненужно янтарный некрашеный пол. Вдребезги тогда разобьется нехитрый (12 тысяч пенсия), но такой славный мир. Что останется? Каково это быть разрушителем пусть крохотного, но мира? Внук наконец решился.
– Дед. Дед…Деда. – позвал негромко внук и острожно тронул старика за байковый клетчатый рукав. А дед Вилкин, как будто ждал. Раскачиваться не стал. Зевать или долго тереть глаза руками. Вскочил справным солдатиком и повернулся к внуку. Вспыхнул в зале мягкий шелковый свет из чехословацкой тиарной люстры. Радостный старик поставил на стол алюминиевую кастрюлю, закутанную в шарф. Снял плоскую крышку. Показал духмяный котлетный рай. Обжигая ладони, приволок из холодильника текилу. Расставил мейсенские гедеэровские тарелки из румынской зеркальной стенки и наполнил венгерские иссеченные
– Ты чего не раздеваешься?
– Потом…Давай еще выпьем, дед.
Выпили. Деду совсем похорошело. Через вернувшееся бу-бу-бу-бу, мой дельтаплан сквозили колкие необязательные мыслишки.
– Бу-бу-бу…Какой-то толстый стал…Мой дельта… И шапку не снимает.
– Ты останешься? – спросил дед.
– Наверное…Дед. У тебя деньги есть?
Дед Вилкин полез в карман, вытащил коричневый со стертыми уголками кошелек. Внук поморщился.
– Помнишь, ты говорил. Урал наш с коляской продал.
– Когда то было…Ёптель купца в Стефаново нашел. Боброва помншь? Участкового? Только освободился. Для души взял и на рыбалку, конечно. А ты что? – старик несильно игриво стукнул ладошкой по столу. – Жениться собрался?
– Можно так сказать.
Старик не замечал, а все это время внук говорил с кем угодно. Обращался к фикусу, румынскому серванту, под стол, где мирно сосуществовали Чубайс с Фитюлькиным в ожидании очередного котлетного транша. В глаза деду смотреть упорно отказывался.
– Значит нету денег. – спросил внук у Сергея Шнурова, в виде постера висевшего рядом с холодильником.
– Сейчас, сейчас…Ты это…Кушай…
Старик шелестнул вьетнамскими бамбуковыми палочками. Они закрывали проём темной спальни и быстро вернулся назад.
– Гляди а?
– Красота. – безжизнено восхитился внук.
А зря. Тульская вертикалочка и впрямь была хороша. ТОЗ-34ш. С гравировкой. Ореховым прикладом с пистолетной изогнутой шейкой и резиновой нашлепкой-амортизатором.
– Да чего случилось-то? – дед сел и поставил межу коленями ружье. – Заболел ты что ли?
– Заболел. – быстро согласился внук. – Это…Ты только не гони, дед. Короче… Вообщем рак у меня.
– Да как же так… – не мог поверить дед. – Ты ж десантник.
Внук отмахнулся.
– Это такая штука. Она не выбирает. – и после этого добавил. Себе. Не деду.
– Что поделаешь, раз такой уродился. Предрасположенный. Ты чего, дед?
– А? –очнулся дед Вилкин от несвязных, набежавших все сразу, мыслей.
– Ты чего?
– Я…Не пойму никак. – дед Вилкин пристукнул резиновой нашлепкой приклада по полу. – Ты ж не батька твой. Не рыба. Селедка мутноглазая. Так не пойдет. Когда деньги нужны?
– Если все нормально через две недели.
– Нормально. – сказал дед и снова стукнул прикладом. –Завтра к Михалычу пойду. Лошаденкину. За полтинник возьмет мою вертикалочку.
– Дед…Ты ж ее всю жизнь хотел.
–Так вот же она.– дед Вилкин победно вскинул ружье на плечо. – Что хотел выполнил и галочку поставил. А после галочки всегда одно расстройство. Так что давай…Или тебе нельзя.
– Уже можно…-улыбнулся внук. – Мне теперь все можно, пока не вылечусь.
Оставшееся допили и доели быстро. Спать легли: дед в спальне за вьетнамскими шелестящими палочками, а внук в зале на скрипучей и тощей тахте. Внук лежал с открытыми глазами и ждал рассвета. Прямо перед ним был треугольный кусок окна с неряшливо подобранной шторой. Вначале ночь была спелой и твердой. Изумительной плотности самого лучшего антрацита. Черную и гладкую поверхность затянула прозрачная тонкая пленка. Чем дальше тем больше прибывала влага. Ночь размывалась. По краям и все ближе к центру серыми густыми мазками, а затем ночь окончательно взбеленилась и процарапала саму себя розовыми полосами. Начинался рассвет. Внук поставил ноги на янтарный с утренним серым налетом пол. Нужно было одеться, пока дед не проснулся. Внук подошел к платяному шкафу. Открыл дверцу. В зеркале на внутренней стороне дверцы отразилась его новая непривычная фигура. Он не удержался. Стянул с себя майку. Так вышло намного лучше. Как всегда хотелось. И так будет. Ведь солнце всегда встает над горизонтом и скоро это будет его персональное солнце.