Типы религиозной мысли в России
Шрифт:
До последних дней жизни Льва Шестова у него было горение мысли, взволнованность и напряженность. Он явил победу духа над немощью тела. Быть может лучшие его книги, "Киркегардт и экзистенциальная философия"[2] и "Афины и Иерусалим, опыт религиозной философии", написаны им в последний период его жизни, Сейчас не время критиковать философию моего старого друга Льва Шестова. Одно лишь хотел бы я сказать. Я очень сочувствую проблематике Льва Шестова и мне близок мотив его борьбы против власти "общего" над человеческой жизнью. Но я всегда расходился с ним в оценке познания, не в нем вижу я источник тяготеющей над нашей жизнью необходимости. Только экзистенциальная философия может объяснить, в чем тут дело. Книги Л. Шестова помогают дать ответ на основной вопрос человеческого существования, в них есть экзистенциальная значительность.
{1938}
[1] {Впервые:} "Путь", №58. Ноябрь-декабрь 1938 г. Статья переиздана и публикуется по изданию: Типы религиозной мысли в России. [Собрание сочинений. Т. III] Париж: YMCA-Press, 1989. 714 с.
[2] См. {Лев Шестов, "Киркегард и экзистенциальная философия (глас вопиющего в пустыне)"}.
Русский соблазн (По поводу "Серебряного
Опубликовано. Воспроизводится по публикации в Собрании сочинений, т.3, Париж, 1989, с авторской правкой (в прямых скобках - убранное автором).
Удивительный и неожиданный роман А. Белого "Серебряный голубь" дает повод по-новому поставить вековечную русскую тему об отношении интеллигенции и народа. Но у А. Белого тема эта погружена в мистическую стихию России и тем самым углублена, перенесена в иную плоскость. В романе А. Белого есть гениальный размах, выход вширь народной жизни, проникновение в душу России. Силой художественного дара преодолевает А. Белый свой субъективизм и проникает в объективную стихию России. [Решительно нужно сказать, что новое русское искусство не создало ничего более значительного.] В романе А. Белого чувствуется возврат к традициям великой русской литературы, но на почве завоеваний нового искусства. В "Серебряном голубе" своеобразно соединяются символизм с реализмом. Белый принадлежит к школе Гоголя и является настоящим продолжателем гоголевской традиции. В мою задачу не входит литературно-художественная оценка "Серебряного голубя". Литературные критики высоко оценят этот роман, но найдут в нем неровности, местами склонность к шаржу, местами смутность формы, ставящую читателю препятствия, (иногда слишком большое подражание Гоголю.) Можно сказать, что образ Кати совсем нереален, что он вставлен в реальную действительность, точно красивая картина. Поэтому и роман Дарьяльского с Катей нежизнен, все Гугелево есть лишь вставной рисунок. Но есть места большой
413//414
художественной силы. Таково, например, место, в котором описывается, как Дарьяльский заблудился в лесу по дороге из Целибеева в Гугелево. Как изумительно соответствие того, что происходит в душе Дарьяльского, с тем, что происходит в природе. Дарьяльский внешне заблудился в лесу, и внутренне дух его заблудился. Везде у А. Белого жизнь природы сливается с жизнью души. Все преломляется в душе Дарьяльского, но остается космичность природной и народной жизни. Роман А. Белого поражает своей художественной правдой, глубоким чувством России. Глубоким проникновением в народную жизнь. В нем нет никакой ложной идеализации народа. Нет народнической слащавости. А. Белый что-то новое почуял в русской стихии, в русской народной жизни, какую-то жуткую страсть, скрытую от русской литературы народнической полосы. Эта жуткая страсть, сладострастие томящегося духа, таится не только в русском мистическом сектантстве, но и вообще в русской народной стихии. Ведь героем "Серебряного голубя" является Россия, ее мистическая стихия, ее природа, ее душа. Матрена — русская земля. Правда, стихия России преломляется в душе культурного интеллигента Дарьяльского, но в этом нет импрессионистского индивидуализма и субъективизма. Герой — не Дарьяльский, а Россия. Все, что есть болезненного и упадочного в А. Белом, выразилось в Дарьяльском, все, что в нем есть глубокого и значительного, выразилось в его чувстве России. У Дарьяльского есть ощущение призрачности бытия. Да и не может не быть этой призрачности при пассивном к бытию отношении. Лишь активное отношение к бытию дает чувство реальности бытия. Воля полагает различие между сущим и не сущим. Дарьяльский живет точно под властью наваждения, точно в атмосфере магической заколдованности. В "Серебряном голубе" две стороны: болезненная и упадочная пассивность и расслабленность Дарьяльского и могучее проникновение в народную стихию, в русскую природу. Дух захватывает от того большого, безмерно широкого и глубокого, что подымается в "Серебряномголубе".
414//415
Тема "Серебряного голубя" — встреча культурного русского интеллигента, пережившего все новейшие течения от марксизма до оккультизма, с великорусской мистической сектой голубей, по духу своему близкой к хлыстовству. А. Белый удивительно справился с трудной задачей проникновения в дух нашего мистического сектантства, а через сектантство и в дух русской земли вообще. Встреча Дарьяльского с голубями есть как бы встреча мистики культурной с мистикой народной. Соединение Дарьяльского с Матреной и есть соединение интеллигенции с народом, от которого должна родиться новая Россия. Но Дарьяльский идет к народу с пустыми руками, пассивно отдается, ничего не привносит в народную жизнь. В отношении к стихии народной он не светоносен, не солнечен, не мужествен, он не вносит Логоса в стихию. Гибель Дарьяльского —неизбежный результат его пассивности, его безволия. Дарьяльский — соблазненный, соблазненный Матреной, женственной стихией, стихией России, стихией народа. Акта воли, акта свободного избрания, мужественного овладения и оформления, мужественного Логоса в Дарьяльском нет и следа. Он живет, как в заколдованном царстве, пассивно отдается стихиям, он — медиумичен, через него проходят магические силы, толкающие его в разные стороны. Дарьяльский окутан кошмарной призрачностью, то его соблазняющей, то отталкивающей. Мистические тяготения культурного интеллигента Дарьяльского, бывшего марксиста, потом декадента, потом немного оккультиста, пассивны, медиумич-ны, безвольны. Мистика Дарьяльского расслаблена, женоподобна. Ему противостоит мощная стихия народная и влечет его к себе. Но мистика народная, мистика Кудеярова и Матрены, темно-стихийна и демонична, жутка. Эта жуть народной мистической стихии передана А. Белым необычайно сильно. Страшная непросветленность есть в нашем мистическом сектантстве, отсутствие Логоса, темное самоутверждение и срыв в бездну. А.Белый почуял это и передал нам."Серебряный голубь" - мрачная, безутешная книга. Народ в мистической
415//416
своей стихии могуч, но темен, почти демоничен. Культурная интеллигенция - безвольна, болезненна, пассивна. Сам А. Белый живет под обаянием русской стихии, русских полей, русской рябой бабы. Но исхода не видно, Роман А. Белого вплотную подводит нас
_____
Дух народничества неискоренимо присущ русским. Нет страны, в которой был бы такой культ "народа", как у нас, такая надежда от народа получить истину, такая жажда слияния с народом. И нигде нет такого отщепенства и такой разорванности.1 Народничество являлось у нас в разных одеяниях, постоянно перевоплощалось: то в форме славянофильства, то в форме "народничества" в собственном смысле этого слова, то в форме толстовства, оно прокралось даже в русский марксизм, а ньше принимает форму явно мистическую, Мистическое народничество — глубочайшее устремление русского национального духа. Мистическое народничество глубоко заложено в природе русской воли, а может быть и русского безволия. За русским народничеством даже позитивного образца скрывалась своеобразная мистика, мистика неосознанная. Теперь наступили дни выявления мистики, поэтому и народничество принимает явно мистическую окраску. Интеллигенты нового мистического образца ищут в народе не истинной революционности, а истинной мистичности. Надеются получить от народа не социальную правду, а религиозный свет. Но психологическое отношение к народу остается таким же, каким было раньше: та же жажда отдаться народу и от него получить свет, то же поклонение народу, та же неспособность к мужественной солнечности, к овладению стихией, к внесению в нее смысла. Русская интеллигенция [в сущности всегда была
(1 Все это прекращено русской коммунистической революцией.)
416//417
женственна:] (была) способна на героические подвиги, на жертвы, на отдание своей жизни, но [никогда] не была способна на мужественную активность, [никогда] не имела внутреннего упора, она отдавалась стихии, не была носителем Логоса. Это, быть может, связано с тем, что в русской истории никогда не было рыцарства. Есть черты сходства, роднящие русского революционера и народника старого образца и русского декадента и мистика нового образца. И те и другие находятся во власти женственной народной стихии и бессильны внести в нее оформляющее начало Логоса; и те и другие готовы поклониться народу, одни во имя света революционного, другие во имя света мистического; и те и другие от народа оторваны, из народного организма выделены, идут к народу с пустыми руками, в народной стихии хотят получить то, чего не могут получить из первоисточника, оттуда, откуда сам народ черпает своей свет. Замечательнейшие русские писатели хотели верить в то, во что народ верит, и так верить, как народ верит. Во имя этого они соглашались опроститься. И не замечали, что в этом была [страшная] ложь и фальшь с точки зрения самой народной веры. Народ верит потому, что в вере видит свет истины. Самое веруй открывающуюся в ней истину ставит выше себя. Для русского мистического народничества народ был выше веры и истины, и то было истиной, во что верил народ. И славянофилы, и Достоевский, и многие другие не вполне были свободны от этого ложного поклонения народу и его вере. Это поклонение народной стихии сказалось и в нашем старообрядчестве, сказалось оно и в той национализации православной Церкви, которая ослабила в нас чувство вселенскости. На этом же покоится и [все] толстовство, столь для русских характерное. В другой форме те же национальные особенности сказались и в лагере атеистически-народническом, и там искали правды у народа и народ ставили выше правды. [Народничество — хроническая русская болезнь, препятствующая творческому возрождению России]. Народничество, побежденное и изгнанное в одной форме, немедленно
417//418
же возрождается в другой. Последняя форма народничества — народничество мистическое. Мистическое народничество есть [ложь] (соблазн) с точки зрения религиозной и [опасность] (помеха) для России с точки зрения культурной и общественной. Очередная историческая задача русского самосознания — победить [все формы] (соблазн) народничества, т. е. радикально изменить наше отношение к народной стихии. (При этом, социальная правда народничества остается.) Новое национальное самосознание, полное мессианских упований, будет мужественно-активным, солнечным, светоносным, носителем Логоса, оформляющего и овладевающего стихией. Но это мужественное начало Логоса хранится в Церкви, его нет в сектантстве, [всегда стихийно-женственном.] В нецерковном мистическом народничестве нет Логоса, есть ло.жное женопо-добие, пассивное отдавание себя стихиям. [Только] Церковь мужественна и только в церковном сознании есть активное отношение к стихии, т. е. должное соотношение мужественного и женственного. И безрелигиозные русские народники, и бесцерковные русские мистики всегда готовы отдаться во власть народной стихии и ничего не в силах в нее внести.
Жажда раствориться, отдаться — чисто русская жажда. Взгляд рябой бабы Матрены вечно соблазняет, тянет в языческую национальную стихию. Этот уклон к обоготворению национальной русской стихии есть и в русском мистическом сектантстве, в хлыстовстве, есть и в старообрядчестве, есть и в историческом православии, поскольку в нем Церковь слишком национализировалась и ослабла в ней вселенскость. России вечно грозит опасность язычески-стихийного национализма, реакционного и в религиозном отношении, и в общественно-культурном. Эта реакционная стихия сказалась даже в русской революции.2 И в русской мистике всегда чувствуется этот уклон. Лишь вселенский Логос противоположен всякойЭто написано о первой, малой русской революции. Но отчасти это можно сказать о второй, большой русской революции.
418//419
стихийной реакционности (и революционности,) лишь правда вселенской Церкви может быть противопоставлена всем формам нашей реакционности (и революционности,) нашему реакционному (и революционному) народничеству, реакционному (и революционному) язычеству, реакционной (и революционной) женственной мистике. Та русская стихия, которая чувствуется во взгляде Матрены, не уничтожается Логосом вселенским, а лишь просветляется, оформляется. Матрена ждет мужа и слишком долго его не находит. Ведь и наша стихийная черная сотня соблазняется взглядом Матрены, как им может быть соблазнена и наша стихийно-хаотическая революционность. Но опасность стихийно-языческой реакции есть и там и здесь, так как реакция везде, где нет Логоса, нет мужественности, солнечности, светоносности, вносящей смысл. Матрена, этот художественно-гениальный символ русской народной стихии, не должна соблазнять и расслаблять, ею должен овладеть муж. Тогда только универсальная правда победит нашу реакционность (и революционность).