Тиран
Шрифт:
— Что происходит? — спрашиваю я, несмело заходя в комнату.
Сенатор начинает первым:
— Таннер сообщал мне новости, — произносит отец, расправляя пиджак и отдергивая его вниз. Он смотрит туда, где я руками закрываю свой округлившийся живот. На его лице видна тревога, словно кто-то только что сообщил ему о показателях рейтинга, а не о беременности его пятнадцатилетней дочери.
— Рассказал? — Я его убью.
—
Кого еще он собирался привлечь? Вот. Дерьмо.
Мою маму.
Я даже не думала о том, чтобы рассказать ей. Для меня она не существовала. Мы редко встречались, и в такие моменты мама пыталась притвориться, что заботилась обо мне, но затем, когда на нее больше никто не смотрел, режим «матери» выключался, и вновь начиналось полное игнорирование.
Ни разу не слышала, чтобы родители разговаривали друг с другом, только если ссорились из-за чего-то. И это всегда имело отношение к политической кампании моего отца. Они перестали спорить о своих личных отношениях много лет назад.
Тяжело ругаться из-за того, что тебя не волнует.
— Ладно, — вяло ответила я, готовясь к шторму, который на меня обрушится. Мне хотелось начать заламывать руки и вжаться в кресло рядом с Таннером в ожидании того, что сейчас произойдет. Но он сидит, как ни в чем не бывало: как всегда закинув лодыжку на колено.
Отец встает, теряя терпение.
— Вернусь через мгновение, — заявляет он и покидает комнату.
Я резко поворачиваю голову к Таннеру.
— Что именно ты ему сказал? — шепчу я.
Он отвечает:
— Правду.
Я ударяю его в плечо.
— Какого черта ты это сделал? Я сама собиралась рассказать ему. Мы так договаривались!
— Да, но я подумал и решил, что эти новости он должен узнать от меня, потому что не сможет на меня разозлиться.
— Это было не твое решение, Таннер. Ты должен понимать, что не получится постоянно устанавливать свои правила, — я скрещиваю руки на груди. — И почему он не сможет на тебя разозлиться?
— Разозлиться сможет, но не надерет мне задницу или что-то в этом духе. Потому что если он это сделает, то все, что мне потребуется, это сказать папе, как подло повел себя со мной сенатор. И по щелчку пальцев «поезд», предоставляющий деньги для его политической кампании, остановится, скрипя тормозами, — гордо отвечает Таннер и подмигивает мне.
В его словах есть смысл.
Но
— Я рада, что ты сидишь здесь весь такой гордый и довольный, а у меня буквально коленки дрожат от страха, — отвечаю я.
Отец возвращается в комнату с телефоном в руках, садится на свое место и кладет телефон на стол.
Может, его план заключался в звонке моей матери? Я знала, что ее не было дома, но понятия не имела, куда она пропала на этот раз. Могу лишь представить себе ее реакцию.
В основном она интересовалась, во что я опять себя втянула, или упрекала в том, что меня можно назвать кем угодно, только не идеальной и послушной дочерью.
Или нельзя.
— Рэйми Элизабет… — начинает сенатор. Так он называет меня только в тех случаях, когда я не оправдала его высоких стандартов. Затем в конце обвинения добавляет обращение словно к третьему лицу.
«Рэйми Элизабет решила бросить уроки игры на фортепиано, не сказав мне.
Рэйми Элизабет думает, что ее жалкая мазня красками важнее, чем образование в настоящей школе.
Рэйми Элизабет снова проводила время с ужасной Николь Арнольд.»
Странным образом я была по-настоящему рада возможности разочаровать его. Все остальное лишь слегка раздражало. Огонь медленно разгорался до этого момента. Сегодня он сможет воплотить в жизнь свои умения, чтобы заставить меня почувствовать себя настоящим ничтожеством.
Сегодня огонь будет полыхать по-настоящему.
— …ты беременна, — произносит мой отец, словно это он сообщает мне новости.
Это заставляет меня поморщиться, потому что слова, произнесенные вслух, заставляют меня почувствовать их реальность. Теперь он знает, и моя беременность становится более ощутимой, чем когда я вошла в дверь.
— В вашей частной школе не учат пользоваться презервативами? — спрашивает меня сенатор, и на его лице появляется сожаление, потому что в момент, когда вопрос слетает с его губ, он уже знает ответ.
Таннер видит то же, что и я, поэтому отвечает за меня.
— Нет, сэр. Не учат, — произносит он с широкой улыбкой. И я знаю, почему он улыбается. Мой отец провел кампанию против изучения основ контрацепции в нашей местной школе. Его план по сексуальному образованию заключался лишь в курсе изучения только одной дисциплины под названием «Только Воздержание».
— Сотри эту смехотворную улыбку со своего лица, — говорит мой отец Таннеру, наклоняясь через стол. — Я попрошу Надин позвонить частному доктору. Конечно, я не могу заставить сделать аборт, но так как в этом случае закон на вашей стороне, и вам решать, поменяют ли республиканцы свои позиции. — Это не заявление о том, что у меня есть выбор. Это предложение. Приказ.