Тираны. Страх
Шрифт:
— Прочь! — крикнул вдруг Сильвестр, обернувшись к воеводе.
Воротынский замер с занесенной саблей.
— Пошел вон, шелудивый пес! — иерей топнул ногой, глядя на ретивого воеводу.
Тот, побледнев, отступил на шаг, безвольно опустил руку с оружием, заморгал часто и вдруг попятился.
Сильвестр повернулся к Ивану.
— Остановись! Отзови слуг — всех назад!
Вот от кого лилась настоящая сильная воля. Куда там медвежьему тупому упрямству или царской неумолимой ярости!
Иван, не осознавая,
Отыскав взглядом воеводу — тот растерянно стоял возле крыльца, — царь приказал уводить войско.
Стрельцам сыграли отход. Измочаленные, окровавленные, они поспешно выбирались из толпы, кидая бешеные взгляды, держа из последних сил оружие наготове, но толпа смиренно расступалась, оттаскивала в стороны неживых, поднимала раненых.
Присмиревшего Ерему ухватили за обрывок цепи. Замотали ему морду и потащили обратно в зверинец.
Взоры всех собравшихся во дворе устремились на царя.
Иван уже успокоил нутряную дрожь, совладав со звериной натурой окончательно, повернулся к народу. Вытер рукавом лицо, вдохнул знойный воздух и выкрикнул со ступеней крыльца:
— Слушайте слово царя! Я, государь-венценосец, прощаю вашу смуту! Верю — по неразумию поддались наущению. Прощаю и тех, кто в зачинщиках усердствовал. Ступайте с миром! У нас общая беда, нам с ней сообща и ладить. Всем погорельцам, кто малоимущий и немощный, будет государева помощь из казны.
— А есть ли она, казна?.. — крикнул было из толпы самый ретивый, неуемный, но его быстро одернули, угомонили затрещиной.
Иван пожал плечами:
— Не тот город Москва, чтобы от пожара оскудеть и не подняться. Прав ли я?
Толпа снова потянула шапки долой, закрестилась, колыхаясь в поклонах:
— Истинно так, надежа-царь!
Народ, дивясь словам царя, принялся расходиться. Постанывая и поохивая, толпа принялась вытекать со двора, мимо сломанных ворот и бездвижных тел. Засновали дворовые, растаскивая искалеченных и убитых. Им на помощь поспешили стрельцы.
Иван повернулся к дерзкому старику. Взглянул в его удивительные глаза — под нависшими седыми кустами бровей ярким разноцветьем горели зеленый и голубой огоньки.
Сильвестр, ничуть не смущаясь царского взора, стоял прямо, держа у груди Писание.
— Пройди со мной во дворец, — сухо обронил Иван, покидая крыльцо.
Старик послушно засеменил следом под пристальными взглядами придворных…
Глава пятая
Монастырь
… — Государь! — вдруг рыкнул над ухом знакомый голос.
Иван
Мертвый лес стеной вдоль дороги. Конский бок в заиндевелой попоне. Скрип полозьев. Лошадиные вздохи.
Малюта — весь огненно-медный от бороды и прихваченного стужей лица — склонился с седла к царским пошевням.
— Государь! — снова пророкотал он густым звериным басом. — Не дремать бы на морозце тебе… Не ровен час, застынешь и не заметишь.
Меховая шапка съехала Малюте на глаза, почти скрыв их — сквозь ворс был виден лишь настороженный блеск.
Царь подивился, глядя на приближенного — будто медведь взгромоздился на вороного коня, обрядился в теплый кафтан да заговорил по-человечьи.
«Ни дать, ни взять — того самого Еремы племянник, — усмехнулся Иван. — Хоть верным псом себя называет, а все ж медвежьей стати холоп…»
Скуратов заметил усмешку царя, истолковал ее по-своему.
— Напрасно, государь. От врагов и предателей я тебя уберегу, не сомневайся! Душу положу на это! А от мороза-воеводы смерть коварная, ее не сразу разберешь. Казалось, задремал саму малость — и вот и лежит человек, тверже бревна телом стал.
Иван пошевелил пальцами на руках и ногах, прислушиваясь к ощущениям.
— Не убережешь, стало быть, царя от мороза? — спросил он с напускной строгостью и скинул рукавицу. — Глянь, Григорий, как побелели-то… Даже мех соболиный не спасает!
Иван растопырил перед лицом Малюты озябшие пальцы. Тускло сверкнули массивные перстни на них.
Царский охранник выпрямился и беспокойно заворочался в седле:
— Вели, государь, стоянку делать! Костры запалим!
Царь покачал головой и хитро сощурил глаз.
— А ну как огня бы не было? — с любопытством спросил он.
Не раздумывая, Малюта рванул ворот кафтана. Распахнул до выпуклого живота, схватился за рукоять ножа.
— Брюхо себе вспорю! — срывая голос, воскликнул «верный пес» Скуратов. — Чтобы в требухе моей руки свои грел, умолять буду!
Иван рассмеялся. Нырнув узкой мосластой кистью в рукавицу, нагнулся за лежавшим в ногах посохом.
— Побереги живот свой, Гришка. Дел нам предстоит много. Не пальцы себе спасаем — государство свое уберегаем.
Скуратов задумался. Кашлянул в кулак.
— Я вот как думаю… — осторожно произнес он, испрашивая взглядом разрешения продолжить.
Царь кивнул.
— Они ведь пальцы и есть на руке твоей, государь, — пророкотал Малюта.
— Кто?! — удивился Иван.
— Города эти! — с жаром пояснил опричник, поправил шапку на низком лбу и продолжил: — Москва наша — как ладонь. А тверские, новгородцы, псковичи да остальные — пальцы. Потеряем — ни еду взять, ни саблю удержать!
«Гляди-ка, медведь медведем, а рассуждать берется…» — подивился про себя государь, вслух же сказал одобрительно, скрывая насмешку: