Тишайший
Шрифт:
Гнал стадо через лес, словно от погони спасался, – думки так и порхали. Горько было покидать мельницу, доброго колдуна Серафима, но лето уже вовсю жарило – теперь не пойти, поздно будет о Соловках думать.
Далеко угнал Савва коров, на какое-то озерцо вышел. Трава здесь была добрая, коровы принялись наедаться после быстрого и долгого перегона, а Родионова шалая – хвост трубой и бежать. За коровою бык. Савва не понял, погнался за ними.
А у них на другом берегу, на самом солнцепеке, коровья
И вдруг за спиной охнуло.
Оглянулся Савва – голая баба за ветку двумя руками вцепилась и словно бы вот-вот рухнет замертво.
У парня ноги так и пристыли к земле, в глазах – бело да розово.
– Ну, подойди же ты! – охнула баба, падая в одуванчики.
Савва послушно подошел, глядя, как летит пух с цветков.
Баба поднялась, взяла его, положила на себя, руками где-то поелозила и потом все делала сама, тихонько охая и постанывая. Савву вдруг кинуло в пот, он запылал да тотчас и сгорел весь.
– Молоденький-то какой! – умылась слезами баба. – А все равно спасибо тебе, Лелюшка. – Она убрала ему со лба кудри. – Дай на тебя погляжу! Отслони руки, человеческие радости Богом даны. Врут, что сатанинское это дело.
Она сама отвела его руки от лица. Савва лежал так, словно его спеленали. Он бы и не смотрел, но глаза сами глядели. Ни одной морщинки не было на лице женщины, ни одного пупырышка – снежный лик. Глаза большущие, серые, и что-то в них дрожало изнутри, билось, как звезды горя. Теперь эти глаза за плечами будут стоять, смотреть, как он живет.
– Какой же ты красивый! – Она сильно и больно поцеловала его, и они снова рухнули в горячий туман, а потом Савва уснул вдруг.
Когда он открыл глаза, перед ним стояла монахиня. Савва вскочил.
– Чего испугался? – засмеялась, оправляя волосы. – Я невеста Господня, да не своей волей. Это Бог дал мне тебя. Я столько лет молилась, постилась… Приходи завтра, Лель, и послезавтра… Я сюда купаться хожу. Единственная моя радость – вода. Прощай. – Она пошла, но обернулась. – Придешь?
– Приду, – сказал Савва, не поднимая головы.
А на другое утро она сказала:
– Лелюшка мой! Я ведь боярыня, только, знать, счастье у людей не местничается. Вот одно у нас оно с тобой на двоих. Да какая бы мне жизнь ни была уготована – будешь ты моим светом до смерти.
Савва не знал, что сказать, положил голову на теплые груди ее, вдохнул воздуху и удивился:
– Мама так пахла!
Засмеялась монахиня, повалила его в траву, залюбила, занежила.
В тот день из Саввушкина стада медведь корову задрал, ту самую, на которую прошение лесному царю писали.
Что пастушок против медведя! Мир Савву
Мельнику Серафиму опять работа. Матвей ревмя ревет: жара, и корова пропала, и мясо непосоленное, пропадет же. Соли в казне много, да дешевле новую корову купить.
– Надоумь, Серафимушка! – плакался Матвей.
– Копти мясо, вяль, золой присыпь. В золе есть немного соли.
– О проклятые бояре! Проклятый Морозов! Долго ли он будет людей мучить? – ругался на всю деревню Матвей.
Не успела за Матвеем дверь закрыться, жена его прибежала с девчонкой: таракан в ухо заполз. Кричит, бедная, криком.
Развел Серафим три золотника соли в двух ложках воды и залил в ухо.
– Ну, теперь таракан уходится. Ступайте с богом!
Недели не прошло – похоронили девчонку: уходилась вместе с тараканом.
Страшно стало Савве у мельника жить. Старший брат названый глядел на него вопрошающе, но не мог парень расстаться с тайной лесного озера. Чуял беду, а предать любовь монахини не смел, на одно и то же место гонял скот.
– Пастух Митька в образ человеческий пришел! – сказал однажды Серафим.
Защемило сердце у Саввы, но тотчас парень сообразил – на озеро можно и без коров бегать.
И настала купальская ночь.
– Пошли! – разбудил Серафим Савву. Парень второй день как передал стадо Митьке, но от привычки рано ложиться не отстал еще.
Ночь теплая выдалась, светлая. Прошли вдоль поля, вспаханного под пар. Серафим сорвал здесь несколько пучков травы – высокой, с иголочками.
– Кавыка, – объяснил он Савве, – скоту для спокойствия хорошо привязывать.
Долго шли ложбиной. Сюда коров Савва не гонял. Поднялись на пригорок. На опушке мельник собирал траву рясну.
– Видишь, кусточками растет, синенькая. Жене спящей в головы положи – все секреты выскажет, не просыпаясь.
Стемнело.
Сели под трехстволой березой. Эта береза до того зажилась, что не могла стоять прямо, двумя согнутыми стволами она упиралась в землю, словно на руки. Третий ствол тоже извихлялся весь.
– И на старика похожа, и на птицу, – сказал Савва.
– Хорошее дерево, – согласился Серафим. – Я в прошлом году разговор березовый подслушал.
– Это как же так? – изумился Савва. – Неужто деревья по-людски говорить могут?
– Могут, Савва. Они ведь тоже не хуже нас! Живые они. Сел я вот так, находился за ночь, и слышу – одна береза говорит другой: «Пошли бабушку хоронить». А моя береза, под которой сидел, отвечает: «Не могу. На коленях божий раб сидит». Напугался я, ушел из лесу без нужных трав.