Тиски
Шрифт:
Денис давит зевок, не раскрывая рта. Сучонок.
Я торможу, не доезжая до здания милиции ста метров. Дождь успокоился и продолжает идти скорее из упрямства. Капли бьют по стеклу, набухают влагой, чтобы через мгновение прочертить стремительную кривую вниз. Я снова закуриваю и опускаю стекло со своей стороны – ненамного, но редкий дождь залетает и сюда, и моя щека с левой стороны покрывается моросью.
Я сижу и курю, предоставляя Денису время, чтобы рассмотреть здание ментовки, треплющихся о чем-то ментов на выходе.
– Видишь во-о-он ту дверь? Вот в нее ты войдешь, а выйдешь только через семь лет. Если вообще
– Пошли, – спокойно отвечает этот сопляк и в первый раз за все время смотрит на меня. В его глазах я не вижу ни паники, ни испуга. На секунду мне даже кажется, что где-то в глубине души он рад такому обороту. – Пойдемте.
– Ты же в тюрьму сядешь, – слабо отбиваю я. – Ты что, сесть хочешь?
– Да! Сяду! Сяду, отсижу свое и выйду! И никто меня больше долбить не будет!
– А, так ты герой у нас?
– Да.
– Сам погибай, товарища выручай, да?
– Пойдемте.
– Пойдемте? Пойдемте? Ты у меня, сучонок, так сейчас пойдешь…
Я чувствую приход. Дрожащая волна гнева проходит по ногам и рукам, и я не замечаю, что по-стариковски трясусь. Мне стоит больших трудов удержаться, чтобы не вытащить этого сопляка из машины в дождь и не вбить ему в горло его уверенность, не втоптать ногами в морду его нахальство и самодовольство. Нога пляшет на педали сцепления. Я начинаю мелко, истерично смеяться и не могу заставить себя прекратить смех – глядя на парня, я понимаю, что легко могу убить его сейчас, насмерть затоптать, вбивая ребра в легкие, заставляя захлебываться собственной кровью, могу забить его прямо здесь, в луже, в ста метрах от милиции, и ничего мне за это не будет. Меня заводит даже не безнаказанность, а сложившаяся между нами интимность в этой машине с запотевшими стеклами.
Он смотрит на меня, но я не вижу, что ему страшно. Он не понимает, что всего через пять минут может стать трупом. Что всего через пять минут его может не быть. Эта мысль подстегивает мое веселье, и я смеюсь еще громче, давясь смехом, захлебываясь им. Мне становится трудно дышать, лицо краснеет, а глаза слезятся.
И тогда ему становится страшно. Потому что со стороны я выгляжу ненормальным. А чему тут удивляться, я и есть ненормальный.
Теперь молчу я. Молчу, пока веду машину по Островского, на проспект Свободы и дальше – к Краснодарскому шоссе. Молчу, когда мы выезжаем за город, и Денис – могу поклясться – с нарастающим страхом смотрит в зеркало заднего вида на уменьшающийся за нами указатель с названием города, перечеркнутый наискось черной стрелой. Молчу, когда миную Штеровку, Залесье, поселок Коммунизма и, наконец, вырываюсь на Краснодарскую трассу.
Мы движемся в ночной темноте, густой настолько, что даже дальний свет помогает нам видеть лишь небольшой участок шоссе впереди, и создается ощущение, что мы – под водой.
Когда впереди мелькает истерзанный всеми ветрами и заляпанный дорожной грязью указатель с надписью «Кафе Приволье», я сбрасываю ход.
Эту забегаловку содержит Нарцисс – сутулый армянин неопределенного возраста, постоянно улыбающийся при разговоре, и его улыбка кажется намертво приклеенной к лицу. Шесть лет назад сын Нарцисса, Гагик, попал в дурную историю с наркотиками, а я продемонстрировал Нарциссу удивительные свойства отечественного законодательства.
Закон подобен стеклянной мозаике, все зависит от того, как вы повернете трубу
Я сделал это не из-за денег, хоть Нарцисс и предлагал. Я вообще не беру взяток. Не из-за чести мундира, нет. Просто я не совсем представляю, что делать с деньгами. Они не имеют никакого значения в моей системе координат.
Гагик вышел на свободу после двух месяцев предварительного – бледный, небритый, щурящийся на дневной свет, как летучая мышь. С тех пор Нарцисс – мой должник.
Я сигналю с заднего двора, в спальне Нарцисса зажигается свет, и он выбегает наружу, чтобы открыть мне, не выказывая ни малейшего неудовольствия побудкой среди ночи.
Мы здороваемся кивками, не раскрывая рта. Сегодня вообще ночь молчания. А что говорить, когда и так все понятно?
Мы приходим в небольшую, три на четыре, комнату, один угол которой занимает крохотная подсобка с хозяйственным инвентарем, а в другом притулился старый стол с потрескавшейся от времени столешницей и три его ровесника – колченогих стула с гнутыми спинками.
Нарцисс приносит чай, графин с коньяком и оставляет нас с Денисом вдвоем.
Сначала я продавливаю его психику. Мягко прошу постоять в углу, он стоит и смотрит, как я роюсь в подсобке, гремя швабрами и ведрами, как достаю, наконец, лист грязного целлофана, расстилаю его на полу, разглаживая ладонями, чтобы не топорщился.
Я ставлю в середину целлофана стул.
– Денис, сюда иди.
Он садится, я снимаю с него наручники, прошу завести руку за спину и снова надеваю их.
Я отхожу от Дениса, снимаю пиджак, рубашку и остаюсь в майке с коротким рукавом. Ночь сегодня прохладная, и кожа сразу покрывается мурашками. Освобождаю карманы брюк, выкладывая на стол телефон, ключи, зажигалку и сигареты, с неудовольствием отмечая, что пачка на исходе и ее может не хватить даже на пару часов работы.
Я открываю дверь комнаты, зову не успевшего уйти Нарцисса и прошу его оставить пачку сигарет под дверью. Выуживаю сигарету из старой пачки, без нужды катаю ее в руках и закуриваю. Окон не открываю. Мне нравится, когда в комнате накурено так, что режет глаза. Тогда я чувствую себя дома.
– Тут вот какая штука, Денис. Вы же, наркоманы, агрессивные все. Вот и сегодня, когда я попытался арестовать тебя, ты на меня набросился. Птица подтвердит. Ну, и подрались чуть-чуть.
Сделав глубокую затяжку, я склоняюсь над Денисом. Он выдерживает мой взгляд.
Приподнявшись, я чуть расставляю ноги и сгибаю их в коленях, так, чтобы мне было удобнее с ним работать. Бью, не оставляя следов. Привычка.
Когда от очередного удара Денис закашливается, не может дышать и давится собственной слюной, краснеет, на лбу и шее у него вздуваются вены, а из ноздри вылетает сопля, я отхожу к столу и выбиваю из пачки новую сигарету.
– Что ты пишешься за него? – искренне удивляюсь я. – Он тебе кто, друг, брат? Денис, Вернер тебя, случись что, слил бы не задумываясь. Да даже не случись – прошло бы времени чуть-чуть, ты слегка бы приподнялся – и он бы тебя убрал с арены, потому что вы умные оба, а он не терпит умных рядом. Ты понимаешь, что ты рядом с ним был обречен? Я – твой единственный шанс выйти, Денис. Или ты сливаешь мне Вернера, или я тебя в тюрьму везу.