Тисса горит

Иллеш Бела

Лишь начало смеркаться, окно вдруг задрожало от пушечного выстрела. Они прильнули к стене под окном, жадно впиваясь глазами в маленький клочок неба, как будто там была написана судьба страны.

Когда стемнело, снова послышались пушечные выстрелы.

— Обстреливают город, — сказал Шебек, без всякой надобности понижая голос до шопота.

Пелек дрожал.

— Какая ерунда! — ответил он также шопотом.

Петр влез на подоконник.

Шебек прав, железная решетка — пустяк.

Двор был безлюден.

Только в одном углу прислоненная к стене винтовка показывала, что недавно

здесь кто-то стоял на посту.

Перемахнуть через забор? Да это детская забава!

На улице — ни души. Казалось, пролетело мгновенье.

Но когда Петр оглянулся, маленький Шебек уже сидел верхом на заборе.

Понял: дело выиграно.

До сих пор он был совершенно спокоен, теперь сердце его бешено стучало, на лбу выступил холодный пот.

«Что, если в последний момент…»

Через несколько минут он стоял перед городской ратушей.

Окна ратуши были освещены.

Петру казалось, будто издали, со стороны Буды раздавались выстрелы.

Улица была пустынна.

Легкий костюм Петра никак не соответствовал холодной осенней погоде. Он поднял воротник и большими шагами направился к Дунаю.

Магазины были закрыты, окна квартир занавешены. На перекрестке толпа смотрела в небо. В мерцающих звездах людям чудились огни аэропланов. Дальше улица была пустынной.

Со стороны Пешта шел трамвай. Люди висели на подножках.

«Если бы не калильные лампы… Быстрее, быстрее…»

Около завода Ганц, свернув за угол, Петр пошел к Пешту через Вацский проспект. Он замедлил шаги. По обеим сторонам — длинный ряд заводских и фабричных труб, огромных темных зданий. Далеко-далеко горит огнями Пешт.

«Это уже свобода. То есть — работа. Борьба! — поправил себя Петр. — Самый важный момент. Может быть…»

Мозг его работал лихорадочно.

«Забастовка… Оружие… Восстание…»

Петр не мог владеть собой. Он побежал. Добежав до Западного вокзала, он вдруг вспомнил, что не знает, куда итти.

Ноги еле двигались. Он задыхался.

Вокзальные часы показывали половину восьмого.

Карл Габсбургский и Петр Ковач оставляют венгрию

Минута колебания — и он пошел быстро, как человек, вполне уверенный в своем деле. А между тем он еще не решил, какую из двух возможностей выбрать: ни одна ему не улыбалась. В конце концов он остановился на профессиональном союзе кожевников. До металлистов итти далеко. Оставаться на улице при данных условиях было бы рискованно. На бульварах еще туда-сюда, там много прохожих и сравнительно мало полицейских и отрядчиков. В переулках картина совсем иная. Маленькие улицы опаснее, они кишат лакеями Хорхи. Патрули — в три человека — напомнили Петру дни падения диктатуры.

Нижняя Лесная оказалась неожиданно людной. Улица освещалась фонарями, зажженными через один. Только в редких домах горел огонь. Даже в полумраке Петр скоро разобрал, что он ошибся: на Нижней Лесной тоже не пахнет мирной жизнью. Недалеко от угла группа человек

в двадцать заняла почти всю мостовую. Из их громкого и раздраженного спора Петр понял, что они идут именно оттуда, куда Петр собрался было итти, — от кожевников. Из осторожности Петр скрылся в ближайшей подворотне.

— Ну, хорошо, — доносился до него чей-то голос. — Я не возражал бы, говори он, ну, скажем, о разведении гусей, об уничтожении клопов. Первое очень приятное занятие, последнее — полезное. Но говорить об астрономии, о звездных небесах, — этого я даже и от него не ожидал!

— Коллега Кенде, вы, как всегда пристрастны, когда дело касается профессионального совета и социал-демократической партии. И, как всегда, вы неправы. Вы, очевидно, понятия не имеете, какое значение имеет астрономия для сельского хозяйства, а тем более для пароходства. Астрономия…

— О пароходстве, коллега, лучше помолчите, — перебил его Кенде, — не то, чего доброго, можно подумать, что вы печетесь о Хорти.

— Упаси меня бог! И в голову не приходило.

— Верю, верю! Но, знаете ли, найдутся люди, которые придадут вашим словам именно такой смысл. И как это вам взбрело на ум заниматься такой пошлятиной, когда можно было это время занять лекцией более своевременной! Пушки грохочут не в звездных небесах, а под самой Будой.

— Какое же нам-то дело до этих пушек, коллега Кейде? Не все ли нам равно, кто победит? — с иронией спросил его собеседник.

Петр не мог рассмотреть его лица, он стоял в тени.

— Нет, не все равно! — разгорячился Кенде. — Можно быть равнодушным к тому, кто сидит на твоей шее, но если из-за того, кому на ней сидеть, поднимается драка, я не буду, как дурак, сложа руки, терпеть их возню, а сам возьмусь за них!

— А тот, кто от этого удерживает, — мерзавец! — поддержал Кенде чей-то хриплый голос.

— Не считаете же вы, коллега Кенде, — невозмутимо, с прежней насмешливостью продолжал поборник астрономии, — не считаете же вы, что время и обстоятельства подходящи для провозглашения диктатуры пролетариата?

— С каких пор вы стали таким радикалом? Все, что не диктатура, вас не интересует? А раскрыть тюрьмы — это разве пустяк? Или раздобыть оружие? Устроить публичное собрание, чтобы рабочий воочию убедился, как вас много? Открыто поспорить о политическом и экономическом положении, поговорить о Советской России — это для вас тоже пустяк? И без диктатуры найдется много кое-чего, из-за чего стоит драться. Даже став на вашу точку зрения, надо признать, что все эти «мелочи» — путь к диктатуре. А кстати, я не знал, что единственное, на чем вы миритесь, это диктатура.

— Ни единым словом не дал я вам, коллега, права обвинять меня в этом. Я утверждал как раз обратное. Ни время, ни обстоятельства…

— Полиция! Отрядчики!

В одно мгновение кучка рассеялась. Посередине улички стояло всего человек пять.

— Где же они? — шопотом спросил Кенде, втянув голову в плечи, словно он желал стать менее заметным для приближающегося врага.

— Никто не идет. Ха-ха-ха! Я хотел только покончить этот идиотский спор, — пробасил тот же хриплый голос.

Петру он показался знакомым. Он вышел из ворот и направился прямо к этим людям.