Тисту - мальчик с зелеными пальцами
Шрифт:
Решившись, Тисту стал прикладывать свои пальцы ко всему, что попадалось ему на глаза: к самой земле, к стыку между стеной и тротуаром, к трещинам в камнях, к основанию прутьев железной решетки. Не забыл он и замочных скважин входной двери и даже караульной будки, в которой мирно похрапывал охранник.
И когда все было кончено, он вернулся домой и на сей раз моментально заснул.
На следующее утро слуга еле-еле добудился его.
— Погляди-ка, Тэсту, солнцэ ужэ вовсю свэтит!
Мы уже говорили вам, что у слуги Каролуса был легкий иностранный акцент.
Тисту так и подмывало задать ему один-единственный
Потому что тюрьма… О-ля-ля! Если бы даже сам господин Трубадисс выпалил из пушки прямо на главной площади Пушкостреля, то и это не наделало бы такого шума! Представьте себе, в какое смятение повергло город подобное чудо! Представьте себе, как удивились пушкострельцы (именно так называли жителей Пушкостреля), увидев, что их тюрьма преобразилась в цветущий замок, в настоящий дворец чудес!
Уже утром, к десяти часам весь город знал об этой невероятной новости. А в полдень все горожане толпились перед высокой стеной, украшен ной розами, и некогда черными решетками, превратившимися в зеленые беседки.
Ни одно окно тюрьмы, ни один прут решеток не были забыты: все они утопали в цветах. Цветочные стебли карабкались вверх, ниспадали каскадом вниз; на гребне стены с острыми отвратительными зубцами красовались теперь кактусы.
Самое жгучее любопытство вызывала, пожалуй, караульная будка: жимолость там разрослась так быстро и так буйно, что охранник оказался просто спеленатым по рукам и ногам. Растения крепко обвили, словно подставку, его ружье и надежно загородили вход в будку. Толпа зевак в изумлении созерцала этого беднягу охранника, который, сидя в глубине своего зеленого туннеля, смирился, видимо, с судьбой и преспокойно потягивал трубочку.
Никто не мог объяснить этого чуда, никто… кроме, конечно, садовника Седоуса, который тоже пришел взглянуть на цветущую тюрьму. Да, он пришел, поглядел и ушел обратно, ничего не сказав.
Но после полудня, когда Тисту, нахлобучив себе на голову соломенную шляпу, отправился к нему на второе занятие, Седоус встретил его следующими словами:
— А, это ты! Неплохо, совсем неплохо получилось с тюрьмой. Для начала очень мило.
Тисту чуть смутился.
— Без вас, господин Седоус, я бы нипочем не узнал, что у меня зеленые пальцы, — с чувством благодарности ответил Тисту.
Но Седоус не слишком-то любил сердечные излияния.
— Хорошо, хорошо… — пробурчал он в усы. — Но ты очень уж увлекся жимолостью. И потом, обрати внимание на аристолохии. Этот вьюнок быстро растет, хотя у него и темноватые листья. В следующий раз побольше посади вьюнков, это доставит людям хоть немного радости.
Так садовник Седоус стал тайным советчиком Тисту.
Глава девятая, в которой мы узнаем, что учёные мужи таки не открыли тайну Тисту, но зато сам Тисту сделал новое открытие
Взрослые вечно жаждут объяснить необъяснимое.
Все необычное всегда вызывает у них раздражение, и если в этом мире случается что-нибудь новое, особенное, то они с пеной у рта бросаются доказывать, что во всем этом нет ничего нового, ничего особенного, что все это было им доподлинно известно уже давным-давно.
Когда мирно и спокойно, словно окурок, затухает какой-нибудь вулкан, то целая дюжина
Черт побери, расскажут ли они нам когда-нибудь, как же действуют вулканы?
Тайна пушкострельской тюрьмы сослужила взрослым добрую службу: она предоставила им великолепную возможность поволноваться. Первыми прикатили в город фотографы и журналисты — недаром это их ремесло! И тотчас же захватили все номера в единственной в городе гостинице.
Потом прибыли почти отовсюду — кто поездом, кто самолетом, кто на такси, а кое-кто даже на велосипеде — ученые мужи, которых именуют ботаниками и которые занимаются тем, что раздирают цветы на клочки, придумывают им трудные названия, засушивают их на промокашках и смотрят, через сколько времени они потеряют свою естественную окраску.
Заметим, кстати, что подобная профессия требует от людей обширных познаний.
Когда ботаники собираются все вместе, то такое сборище называется у них конгрессом. И так, в Пушкостреле состоялся конгресс ботаников. И если существует на белом свете бесчисленное количество самых разно образных цветов, то, не в пример цветам, все ботаники делятся всего лишь на три категории: ботаники известные, ботаники выдающиеся и ботаники знаменитые. Встречаясь, они величают друг друга или «сударь», или «господин профессор», или «достопочтимый коллега».
Поскольку пушкострельская гостиница была битком набита журналистами, наотрез отказавшимися ее покинуть, городским властям, пришлось — надо же где-то размещать ботаников! — разбить на главной площади своего рода кемпинг. С виду он чем-то напоминал цирк, но цирк захудалый.
Тисту жил в постоянной тревоге.
— А вдруг они дознаются, что сделал это я? — доверительно сказал он как-то раз Седоусу. — Вот будет номер!
— Не тревожься попусту, — успокоил его садовник. — Вся эта публика не способна сделать даже простой букет. Даю усы на отсечение, что они ни о чем не догадаются!
Садовник не ошибся: за целую неделю ботаники, изучившие с лупой в руках каждый цветок, каждый листик, не продвинулись в своих изысканиях ни на шаг. Тюремные цветы оказались самыми обычными цветами, это было очевидно, и отличало их от своих собратьев лишь одно: все они выросли за одну-единственную ночь. Тогда ученые ринулись в бой: ожесточенные споры, обвинения во лжи, в невежестве и мистификации так и гремели над кемпингом. И на этот раз кемпинг действительно напоминал настоящий цирк.
Но, как известно, любой конгресс, завершая свою работу, обязательно принимает резолюцию. Вот и ботаники перед закрытием конгресса тоже приняли соответствующую резолюцию, специально пересыпанную латинскими словами, дабы никто и ничего в ней не понял. В ней говорил ось об особых атмосферных условиях, о птицах, которые якобы могли занести туда семена, об исключительной плодородности земли возле тюремных стен, которую облюбовали пушкострельские собаки. Потом все эти ученые мужи покинули город, отправившись в другую страну, где вдруг объявилась вишня без косточек. Только тогда Тисту наконец вздохнул свободно.