Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
Они полукругом стоят перед ним. В красном зареве их лица кажутся покрытыми пеленой. Фигуры черны как уголь.
Мальчики снова переглядываются. Было бы неплохо вздуть кого-нибудь здесь, в самом холле, это был бы настоящий подвиг. Слава о нем сохранилась бы на долгие годы.
А Джейсон жаловаться не станет, на это у него ума хватит.
Джейсону несладко жилось в этой школе, хотя кое-кому приходилось еще хуже. Словно легкое, далекое дуновение перед ним возникает одна картина. Однажды в лесу отец показал ему муравейник. Строго соблюдая порядок, в нем прилежно трудились коричневые муравьи. Отец рассказал об их организованном сообществе, о господствующей у них иерархии, данной самой природой, о том, что каждый муравейник — это большой единый организм. Они вместе
— Теперь перейдем к другому наблюдению, — сказал он. — Смотри, что случится, когда я выпущу этого паренька к другим.
И Джейсон наблюдал, как на чужого муравья, едва они с отцом его выпустили, напали хозяева муравейника. Они набросились на него и закусали до смерти, несмотря на его отчаянное сопротивление. Потом бесцеремонно утащили его — наверное, в одну из своих кладовых или же чтобы использовать в качестве строительного материала.
— Они напали на него, потому что от него исходил чужой запах, — объяснил отец. Джейсон кивнул. — Считается, что таким же образом тело защищается от инфекции. Организм, единое целое, борется и отторгает все чужое, он реагирует на это, как муравьи на чужой запах.
За три года в школе Джейсон на себе испытал, что значит обладать чужим запахом. В нем было что-то отличавшее его от других. И сам Джейсон, и остальные мальчики безошибочно это чувствовали. Это послужило причиной вечных насмешек над его рыжими волосами, и даже его фамилия — Кауард [16] — давала повод для всяких обидных прозвищ. Но в чем заключалось это что-то, Джейсону было неясно. Может, отчасти дело было в том, что Джейсон, единственный ребенок в семье, общался только с родителями, он говорил на языке взрослых, употребляя слова и выражения, которые почерпнул в научных книгах и опытах. Может, мальчики ополчились на него за то, что он играл на скрипке и пел в школьном хоре. Или же учуяли, что он жил и учился в школе в одном из неблагополучных районов Лондона. Однако ни по отдельности, ни вкупе это не объясняло Джейсону, почему отверженным стал именно он. Ему все-таки казалось, что главное в чем-то другом — было в нем самом и вокруг него что-то такое… Джейсон не мог этого понять.
16
Кауард по-английски «трус».
«Никогда не ябедничай», — сказал ему отец перед отъездом в Индию. Эти слова Джейсон увез с собой в школу и строго им следовал.
Он наябедничал только один раз, но тогда дело касалось не его самого. Старшие мальчики обидели малыша по имени Рик. Холодным зимним утром они налили ему в штаны воды, без всякой причины, просто их распирало от жажды деятельности. Рик замерз и получил воспаление легких, это всполошило всю школу. Джейсон назвал виновных, не заботясь о том, какие это будет иметь для него последствия. И не раскаялся в своем поступке. Даже после неоднократных пакостей со стороны мальчиков. Они пачкали глиной его учебники, рвали тетради с записями лекций и домашними заданиями. Надрезали струны, так что те лопались одна за другой во время школьного концерта, в котором Джейсон исполнял соло. У Джейсона была небольшая коллекция образцов природы, которую он собирал в свободное время. Однажды утром, когда он забыл запереть дверь своей комнаты, он нашел коллекцию разоренной, птичьи яйца были разбиты, майские жуки раздавлены и рассыпаны по столу.
И все-таки он не жалел, что назвал тогда виновных. Он считал, что поступил правильно, и написал о случившемся родителям, хотя и смягчил свой рассказ, умолчав о постигшем его возмездии. В ответном письме отец подтвердил правоту Джейсона. Поэтому Джейсон ходил с высоко поднятой головой, пока месяца через два не застал того самого Рика, которому в штаны налили воды, на месте преступления: Рик насыпал песок в его чернильницу. Он не мог забыть глаза Рика, испуганные, жалкие. Но в них не было и тени стыда. И Джейсон
И тогда Джейсон ударил маленького Рика. Ударил по лицу, изо всей силы, ослепленный гневом и разочарованием. Потом директор наказал его розгами за то, что он ударил младшего. Это было почти год назад. После того случая в Джейсоне как будто что-то сломалось. Ему стало труднее терпеть насмешки и издевательства. Мучители почувствовали его слабость и еще больше осмелели.
Джейсон с нетерпением ждал возвращения родителей из Индии; ждать ему оставалось еще полгода. Он радовался каждому письму от них и сам писал им раз в неделю. Читая живописные рассказы матери о важных и незначительных событиях их жизни и рассказы отца о его работе или о незнакомой природе, Джейсон словно переносился в ту далекую страну; он ощущал жару, пряные, незнакомые запахи, видел тощих коров, расхаживающих по улицам. Слышал пение цикад по ночам. Все окружающее исчезало — школа, форма, надоевший крикет, вопли мальчишек, их издевательства, все это переставало существовать, оставалась только тоска. Письма помогали Джейсону. И нынче, когда его вызвали к директору, он ждал, что получит поздравление с днем рождения…
Мальчики окружили его. Он смотрел на них незнакомым взглядом, потому что находился в другом мире. Внутренний голос, сладкий, искушающий, шептал ему, что он должен позволить им все, даже избить его, чтобы все пришло в равновесие, чтобы он исчез, уничтоженный их руками. Теперь ему было все равно. Он с нетерпением ждал, чтобы они начали его бить. И вместе с тем что-то в нем — опять это что-то — противилось такому желанию. Он ощущал окружающую действительность, собственное непонятное бытие; оно расходилось вокруг него большими кругами, и он догадывался, что все погибнет, что сам он утонет и исчезнет, если позволит им бить себя. Поэтому, когда первый мальчик занес руку для удара, Джейсон поднял руки к лицу, впился ногтями в кожу и разодрал ее, оставив на щеках глубокие царапины. Один раз, потом другой, теперь царапины были глубже и длиннее.
Мальчики окаменели. Они не спускали с Джейсона глаз и видели, как у него сперва по щекам, а потом и по шее потекли ручейки темной крови. Молча они смотрели, как он повторил эту экзекуцию. За все время он не издал ни звука, но его крепко сжатые губы побелели. Глаза сузились, и за слезами были видны только черные зрачки.
Мучители в страхе отпрянули от него.
— Что это с ним? — шепнул один из них. Джейсон снова расцарапал себе лицо. Он уже ни о чем не думал, не помнил того, что случилось, только чувствовал боль в щеках и бегущие из глаз слезы, соленые слезы, которые смешивались с его кровью. Мальчики все еще стояли вокруг него, он различал их сквозь слезы. Кто они? Почему не ушли? Почему не могут оставить его наедине с солнцем, оставить его здесь одного, позволить ему смотреть? Он больше не царапал себе лицо, он снова повернулся к окну. И тут же забыл о мальчиках. Солнце поднялось выше, и его красный свет лился в окна еще неудержимей, чем раньше. Он падал на окровавленное лицо Джейсона, сливался с ним, и царапины горели огнем. Хорошо, что они горели, это было правильно.
Теперь Джейсон уже рыдал, икая и протяжно всхлипывая.
В одной из двустворчатых дверей появился Сондерс, учитель естествознания. Этот рассеянный человек с седой бородкой редко замечал, что происходит вокруг него. Однако что-то в этой группе возле окна, в этих неподвижно застывших фигурах, должно быть, насторожило его, потому что он остановился, не спуская с них глаз. Нахмурил брови. Потом подошел к ним. Они его не заметили. Не заметили, пока он не спросил:
— Что тут происходит?
Они тут же обернулись к нему, испуганные. Но Сондерс понял, что испугались они не его. Он никогда не внушал им страха. Их напугало что-то другое. Он бросил на них беглый взгляд, узнал присутствующих. У них были еще такие детские, не тронутые жизнью лица, что Сондерс каждый раз поражался, когда заставал их за какой-нибудь злой проказой. Он не понимал, откуда в них столько злобы. Смотрел на их лица и не понимал. Сондерс был ученый-натуралист, приверженец Дарвина, он не верил в библейское грехопадение. Но иногда ему приходило в голову, что какое-то биологическое грехопадение все-таки было.