Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
— Это имя из второго поколения богов, которое погибло и было низвергнуто в бездну. «Олимпик» назван в честь богов третьего поколения — Зевса и других главных богов-олимпийцев. Будущий пароход «Гигантик» будет назван в честь гигантов, родившихся из капель крови Урана, когда его…
— Спасибо, мы поняли, — быстро сказал Джейсон.
— С твоей стороны было очень любезно, что ты просветил нас, — сказал Джим Жоржу, сиявшему как солнце.
Такова была мифология по Жоржу Доннеру.
Утро. Давид и Джим стояли на баке. Перед ними лениво перекатывались волны. Гребешки волн слегка пенились. Погода была по-прежнему ясная, с легкими
На море не было видно ни одного судна, Давидом вновь овладело счастливое чувство бесконечности. Он задыхался от морского воздуха.
— Чувствуешь запах? — спросил Джим.
Запах? Давид принюхался к ветру. Сперва он ничего не заметил, в ветре не было даже намека на запах. Воздух был прохладный, без вкуса и запаха. Он не понимал, о чем говорит Джим.
— Неужели ты его не чувствуешь, он же такой явный? — Джим засмеялся. И в самом деле в воздухе ощущался дух большого открытого пространства, обнимавшего все море, весь океан, все небо. Давид тут же понял, что имел в виду Джим.
— Знаешь, что это за запах?
— Нет.
— Это запах свободы.
У Давида закружилась голова. Джим положил руку ему на плечо.
— Свобода непостижима, — сказал он. — Она может испугать человека, если он не привык к ней. Точно так же, как море.
— Ты вырос на берегу моря?
— Да. На севере, в рыбацком поселке. Наш дом стоял у самой воды. Во время шторма волны иногда хлестали в окна. Но шторм длится не вечно. Чаще на море бывает тихо. В солнечную погоду волны смеются, болтают. Можно вбежать в море, я так и делал в детстве, летом конечно. — Глаза Джима были прикованы к горизонту. — Мы встречали рыбацкие боты, полные рыбы, и сильные, обветренные руки рыбаков лежали на веслах… Подходя к берегу, рыбаки убирали паруса и шли на веслах, понимаешь, раз-два, раз-два, все гребли, как один, и держали курс прямо на берег. Мы, дети, бежали к воде, чтобы помочь им. Сперва вытаскивали боты на сушу, мы бегали по камням и помогали тянуть. Однажды я поскользнулся на мокром камне и разбил голову. Пролежал одиннадцать дней, хе-хе. — Джим не отрывал глаз от горизонта. — А запах рыбы! Ничто не может сравниться с запахом только что выловленной трески… Ты хоть раз нюхал свежую треску?
— Нет.
— Треска блестит и бьется в садках. Крупная и мелкая, плавники ее трепещут. Мы совали руки в садки и гладили скользкую, бьющуюся рыбу… Корпус корабля имеет форму рыбы, он такой же обтекаемый… Рыба совершенна, совершенна, и все тут.
Иногда, если вода прозрачна, рыба кажется блестящим глазом, глядящим из глубины. Но она тут же сливается с косяком. Ты знаешь, что такое косяк?
— Нет. — Давиду стало стыдно. Но Джима не смутило его невежество.
— Косяк — это рыбье стадо. В нем сотни, тысячи рыб. От этого зрелища нельзя оторваться. В глубине как будто скользит множество серебряных предметов. Но видны они лишь мгновение, когда на них падает солнечный луч. В этом есть что-то таинственное. Косяк — это единое целое; он движется, подобно летящей стае. Только еще быстрее, стремительнее. Глядя на косяк, понимаешь, что никогда не сможешь спуститься к нему. Я в детстве мечтал стать рыбой в таком косяке. Хе-хе. Такой же бесшумной и гибкой. И чтобы мою спину так же освещал проникающий сквозь воду луч солнца. Странное, должно быть, ощущение. К этой рыбе нельзя прикоснуться.
— Да, если не поймаешь.
— Ну, это уже совсем другое. Тогда ты прикасаешься словно и не к рыбе. Вытащенная в лодку, она перестает быть рыбой, просто лежит и бьется. В лодке она становится предметом, вещью и должна умереть.
Джим вдруг стал серьезным
— А запах рыбы, когда ее поднимают из моря!.. Наверное, так пахнет само морское дно. Он такой тонкий, странный, немного металлический… он слегка похож… — Джим понизил голос. — Похоже пахнут девушки перед… И вместе с тем это холодный запах, так что это вовсе и не запах девушек.
Глаза у Давида стали круглыми. Но Джим этого не видел. Его взгляд по-прежнему был прикован к полосе, где небо и вода сходились друг с другом.
Давид задумался. Он побледнел. Слова Джима о чем-то напомнили ему.
Джим взволнованно продолжал:
— В нашем поселке все мужчины были рыбаками, кроме священника, трактирщика и лавочника.
Хотя, если на то пошло, трактирщик имел долю в боте моего отца. Боты уходили в море на несколько дней. На рыбаках были робы, зюйдвестки и высокие морские сапоги. А посмотрел бы ты на них, когда они возвращались! Грязные, обветренные. Волосы жесткие от соли. Но по воскресеньям рыбаки надевали белые рубашки и шли в церковь. Они были очень набожны. И никогда не пропускали службу.
Давид невольно улыбнулся:
— Джейсону, наверное, не понравилось бы, что они верят в Бога.
— Ты вспомнил его слова после утренней лекции Жоржа? Да? Нет, Джейсон не понимает, что для рыбака в открытом море, в маленькой лодке… Там Бог для него единственная опора, кроме собственного разума. «Ум всегда вывезет», — любил говорить мой отец. Но когда ум бессилен, остается уповать только на Бога. Представь себе, что лодка перевернулась в открытом море… Представь себе бескрайнее море. Там тебя ум не спасет. Когда парус разодран, а волны захлестывают в лодку больше воды, чем восемь человек способны вычерпать… Многие так и не вернулись обратно. Нет, в море человеку без Бога нельзя. Но вычерпывать воду он все равно должен, тут уж никуда не денешься.
Я был и рыбаком, и моряком. Я рано ушел из дому. И обнаружил, что всюду одно и то же, всюду, где люди живут морем, — что на торговых судах, что на Большой Ньюфаундлендской банке. Там, на Большой Ньюфаундлендской банке, если рыбацкая шхуна попадает в туман, на ней начинают бить в колокол, чтобы предупредить другие суда. Туман там бывает плотный, белый, непроницаемый, и со всех сторон бьют в колокола.
Я помню, у нас в поселке некоторые ненавидели море. Особенно один рыбак, в ночь перед выходом в море он никогда не спал, никогда. Однажды его шхуна потерпела кораблекрушение, и он вместе с братом целую ночь держался на киле перевернутой лодки, пока их не нашли. Брат к тому времени уже умер, но они так крепко держались друг за друга, что спасатели с трудом оторвали мертвого от живого. С тех пор он боялся выходить в море. Все боялись, они знали, что там может случиться. Но выходили, словно их кто-то проклял. Артель за артелью. — Уголки рта у Джима опустились, лицо стало строгим и задумчивым. — Нет, Джейсон не знает, о чем говорит. Во время шторма или кораблекрушения человек вдруг понимает, что если раньше не верил в Бога, то теперь верит. Верит, иначе нельзя.
— Но ведь мы сейчас в море, — помолчав, сказал Давид. — В открытом море.
— Вот именно. — Джим повернулся к нему. — Мы в море. — Он улыбнулся. — Но я больше не рыбак. И не моряк. К счастью. У меня были способности к музыке. И с ее помощью я вырвался оттуда.
Давид задумался над рассказом Джима. Перед ними простиралось море. Здесь все было иначе, не так, как дома на Розенхюгелыитрассе в Вене.
Джим рассказал Давиду много историй и баек за этот рейс. Они поражали Давида, заставляли смеяться. Он никогда не слыхал ничего подобного.