Титаника
Шрифт:
— Ничего, так часто бывает с начинающими.
Он оценил вербовку Батшебы, но выслушав рассказ о последних минутах с датчанкой перед дверью «В54», пришел к выводу, что в конечном счете это она держала меня в руках.
— Насчет нее я не уверен, но я в ней и раньше сомневался. Я уточнил: они все на левом борту. Супруги Корк занимают «В78», а Морнэ — «В88». Если моя теория верна, три старика пойдут туда. Лайтолер сейчас должен быть на дежурстве. Я пойду сказать ему кое-что. Что касается вас, Жак, отдыхайте. Вы хорошо поработали.
— В котором часу вы вернетесь?
— Не знаю. Постараюсь не
— Наоборот, разбудите. Я хочу знать результаты вашего расследования.
— В жизни, мой дорогой друг, никого никогда нельзя будить. Сон — это святое. Это мягкий образ смерти, который, как освященная облатка, дается нам каждый вечер.
Он вышел. Через час меня разбудила Эмили Уоррен, забарабанив в дверь. Покарать ли ее за святотатство, лишить ее жизни? Она сказала, что закончила свое произведение. Какое произведение? Все произведение. Она за-кон-чи-ла. Конец труду. Она хотела отпраздновать это со мной. Одеваясь в спешке под лихорадочно блестевшим, невидящим взглядом девушки, я спросил, может ли писатель знать, закончил он свое произведение или нет.
— Вам этого не понять, Дартуа.
Она часто называла меня по фамилии, как будто я был знаменитый писатель, футболист или один из ее одноклассников. Натягивая брюки, я потерял равновесие, и Эмили разразилась смехом. Обескураженный, я сел на постель Мерля.
— Я вот думаю: зачем я одеваюсь, ведь на «Титанике» негде праздновать! И потом, в это время все закрыто.
— Вы забываете третий класс, Дартуа. Они кутят в своем общем зале, в кормовой части, под верхней палубой. Я говорила с пассажирами второго класса, у которых каюты ниже: вчера ночью они не сомкнули глаз. Идите быстрее. Неужели не понимаете: сегодня вечером я закончила свой труд!
— В пятнадцать с половиной лет?
— В пятнадцать с половиной. Возраст, в котором Рэмбо начал свой труд.
— А вы — закончили?
— Почему бы и нет?
— Я могу почитать?
— Не сейчас. Этой ночью мы будем танцевать, петь и пить. Ночь, когда Эмили Уоррен закончила свой труд. Ваши внуки не поверят, когда вы им скажете, что были рядом с Эмили Уоррен, когда она закончила свое произведение.
Она упивалась этим выражением — «закончила свое произведение», которое от бесконечного повторения звучало тяжело, навязчиво, уныло, как будто Эмили Уоррен этой ночью закончила не просто произведение, а, например, жизнь.
— В идеале нам следовало бы заняться любовью, но я — девственница, и думаю, что вы тоже.
— Угадали.
— Есть риск, что у нас будет куча технических проблем, к тому же я не уверена, что вы этого хотите.
— У меня есть желание, если вы этого хотите.
— У меня тоже, но не более того.
— Тогда я не настаиваю.
Она улыбнулась и похлопала меня по плечу, как будто я был ее товарищем по баскетбольной команде, не попавшим в корзину.
— Вы и не должны были настаивать, — сказала она, — потому что это моя идея, и не самая лучшая.
— Я другого мнения. Моя девственность меня стесняет, и ваша, по-видимому, тоже стесняет вас.
— Менее, чем вас: ведь я — женщина и мне пятнадцать с половиной лег.
— Может быть, у меня есть причина побыстрее расстаться с девственностью. Вы-то ведь не спешите от нее избавиться.
— Тогда мне
— К чему?
— К выходу, идиот!
Мы решили, что легче всего пройти под кормовую часть верхней палубы через лестницу третьего класса. Лестница первого класса была роскошна, второго — элегантна, а третьего — красива. Чем более привязываешься к красоте, сказала Эмили, тем более отворачиваешься от денег. Если самые выдающиеся деятели искусства (продолжала она в одном из своих нескончаемых и странных монологов — я до сих пор, спустя шестьдесят два года, сожалею, что не записал их слово в слово, когда она их произносила передо мной) часто заканчивают жизнь в нищете, это не вина общества, оно, в сущности, благосклонно к тем, кто развлекает, а значит, утешает его. Это вина их самих: бывает, что художник отвергает деньги, потому что деньги уродливы, а он зашел так далеко в поисках красоты, что уже не выносит уродства.
Глава 10
Ирландский заговор
Нелепее богача только бедняк, говорила Эмили, а нелепее бедняка — только мертвец. Исключая богатых, бедных и мертвых, человечество ведет себя довольно прилично.
Праздник третьего класса ей не понравился. Да и было ли вообще на море или на суше что-нибудь, что ей нравилось? Один швед уговаривал ее выпить кружку водки, а хорват увлек ее в танец, волосы ее рассыпались, и я увидел, что их у нее целая копна. Потная, утонувшая в распущенных волосах, с зеленоватым от усталости и скуки лицом, она была похожа на маленькую больную ведьму. Я засел в углу зала и пил водку с одним прусским крестьянином. Рядом с нами два ирландца кричали друг другу в уши. Через полчаса — основное достоинство пьянства заключено в его способности ускорять время, сжимая час в минуту, день — в час и жизнь в один день, ну, разве что вечер у него дольше тянется, — я понял, что они кричат о чем-то важном, и решил послушать их беседу.
— Они могли бы для начала изменить номер корпуса, — орал первый ирландец.
— Какой номер? — крикнул второй.
— 390904. В зеркале, если хорошо вглядеться, получается «Нет папе». [5]
— Это против католичества.
— И против Ирландии.
— И то правда.
— Притом что это ирландцы построили «Титанику».
— Хорошая работа.
— Когда строители из Белфаста увидели это, они рассердились. Ты понимаешь?
5
No pope (англ.).
— Нет.
— Они саботировали, испортили корабль.
— Они саботировали из-за номера корпуса?
— Я знаю, что у ирландцев дурацкий характер — сам ирландец, но чтобы они из-за этого вздумали потопить такой корабль, как «Титаника»…
— Это политика. Ирландцы борются за независимость и не удержались, чтобы не нанести такой удар английскому оккупанту.
— Это американский корабль.
— Капитан — американец, моряки — англичане. В кораблекрушении первыми тонут моряки. Мы все погибнем, мой друг! Завтра или послезавтра. Решение ирландских националистов.