Титановый бардак

Номен Квинтус

— Пока всё так же. А как с тетрациклином?

— Ну, Yellow Brick Road к процессу готова, мы даже поле, на котором нужная плесень была обнаружена, выкупили. Так что теперь просто ждем, пока Гуля не подготовит спецов, которые смогут плесень эту с поля выковырять…

— Специалистов мне готовить не нужно, — ответила майор медслужбы, — их в Россиюшке как грязи. А вот как среди них человека найти достойного? Ему же придется рассказать, что искать и зачем — ну, чтобы объяснить как. А ведь результат даже не в миллионах прибыли может исчисляться, а в миллиардах! И кто тут гарантированно

не соблазнится? Я уже не говорю, что все эти изучатели природы с младенчества о мировой славе мечтают…

— Я, вообще-то, так и подумал. Поэтому решил светлого будущего не ждать особо, и скоро уже в Антверпен придет груз из сотни бочек с американской землей.

— Интересно, как эту землю на таможне декларировали… — пробурчала про себя Гуля, но Петр её услышал:

— Во исполнение последней воли недавно усопшего американца, который завещал похоронить себя в американской земле. А YBR как раз и занимается всякими дурацкими транспортными контрактами, — рассмеялся он. — Я это завещание даже в американском посольстве зарегистрировал…

— Ребята, а мы здесь на производственное совещание собрались или для того, чтобы Свету поздравлять? — прервал все «застольные разговоры» Саша. — Мне кажется, что на производственные темы мы можем поговорить и после тоста за именинницу. У кого-то есть возражения? Тогда предлагаю всем налить и поднять бокалы за Свету…

В конце октября удача по части кадров улыбнулась и Петрухе. В разговоре с каким-то военспецом в ленинградском военном училище он в очередной раз поинтересовался, не слышал ли тот о поручике Лаврове — и получил довольно обнадеживающий ответ:

— Михаил Васильевич? Знал его, знатный скорохват был. В Галиции, помню, он за языком ходил, один ходил — и приволок полковника-австрияка. За это должен был Егория получить, но не судьба: пока полковника этого в штаб везли, накрыло конвой артиллерия и полковника сразу насмерть. А потом Иванова сразу на Варшаву бросили, впопыхах-то представление и похерили.

— Скорохват? Это кто быстро языков хватает?

— Да нет, это была и Иванова рота особая, командовал ей ротмистр Скорохватов — вот его людей скорохватами и прозвали. А так-то да, рота та как раз разведкой занималась да языков от врага таскала.

— А вы не знаете, что с поручиком этим случилось? Я слышал, что он вроде до конца войны был жив и здоров.

— Мне это неведомо, но вы можете у самого Скорохватова спросить, он наверняка знает.

— Так, а этот Скорохватов где?

— Сейчас вроде как на Соловках. Но вы же ОГПУ? Вам-то с ним встретиться несложно будет.

Разговор с Василием Федоровичем Скорохватовым, которого через две недели доставили в Боровичи, оказался для Петрухи очень непростым: экс-ротмистр к представляемой Петей организации относился очень специфически и даже не старался это скрывать. Но спустя всего лишь неделю он все же скатался с Петром в «командировку» в Ленинград и вернулся оттуда с совершенно другим отношением к Петиному предложению. Правда, по поводу Лаврова многого он сообщить не смог:

— Насколько я знаю, в конце восемнадцатого он уехал в Верный, там у него вроде как родственники были, а вот далее судьба его мне неизвестна. Одно знаю точно: к Колчаку

он не пошел, считая его откровенной мразью.

— А вы? Я насчет Колчака.

— Я понимаю, что дело мое вы не читали.

— Мне это неинтересно, я сужу о людях по делам, а не по бумагам.

— Да уж… просто я знал куда как больше, чем Лавров, а потому считаю, что он к Колчаку был слишком снисходителен. Вам такого ответа достаточно?

— Вполне. А сейчас о делах: есть мнение, что в Пскове кое-кто ведет себя не слишком вежливо…

Весь ноябрь погода стояла удивительно теплая: только в ночь с двенадцатого на тринадцатое случился морозец около минус пяти, но уже тринадцатого днем температура поднялась до плюс семи. С осадками тоже было странно: после сильного дождя второго числа до пятнадцатого вообще не выпало ни капли, а следующий сильный дождь начался лишь двадцать седьмого. И вот под этим холодным дождем два человека неторопливо прохаживались по единственной относительно чистой улице древнего Пскова.

— Петр Евгеньевич, вы были абсолютно правы, этот, извините, товарищ Поличкевич действительно редкостная мразь. Но вы уверены, что сами хотите с ним разобраться?

— Василий Федорович, вы мне все же показали и рассказали всё, но если я не попробую, то как могу быть уверен, что удар освоил? А Вацлав Феофанович мне кажется исключительно подходящим манекеном. Тем более, что вы сказали, что сможете меня подстраховать.

— Вероятно в лагере я сильно отстал от быстрых изменений в русской речи: вы вроде всё понятно говорите, но слова все же используете по-новому. Когда вернемся, вы мне не посоветуете подходящего учителя? А то если в работе возникнет недопонимание… Да, я… подстрахую: в любом случае после такого удара он сознание потеряет и расслабится. Главное, чтобы вы слишком слабо не ударили, а сильно — ну, останется синяк небольшой, да и то если удар сердце не остановит, а даже если вы и ребра сломаете… хотя через пальто это кожаное даже вам так не пробить. Впрочем… Миронов и сквозь полушубок пробить мог.

— Вы и от моды отстали: краском от офицера отличается тем, что ходит в шинели нараспашку… а вот и он, кстати, идет. Интересно, он в монастыре губотдел ОГПУ разместил потому что тут дорожки мощеные?

— Тут ОГПУ разместили еще в двадцатом, если не ошибаюсь. Ну, удачи вам!

Вацлав Феофанович в губотдел шел в наилучшем расположении духа: этого старикашку из пограничной стражи удалось спихнуть в цепкие лапы Мессинга, и даже если тот ничего не накопает, должность начальника Псковского погранотряда у него уже не отберут. Конечно, работать сразу на четырех должностях…

Додумать эту мысль начальник Псковского губотдела ОГПУ не успел: шедший навстречу чекист поскользнулся на мокрой мостовой и, взмахнув руками чтобы сохранить равновесие, несильно ударил товарища Поличкевича в грудь. Извинился и пошел дальше, но Вацлав Феофанович вдруг понял, что дышать у него теперь не получается. И это было его последней мыслью…

— Я все же вас не понимаю, — уже в поезде недовольно прокомментировал «мероприятие» Скорохватов. — Теперь эту мразь похоронят с почестями, еще его именем улицу какую-нибудь назовут или даже город переименуют.