Титус Гроан
Шрифт:
Обилие обязанностей, которые иному могли досаждать и представляться бессмысленными, служило для его светлости источником облегчения, позволяя ему хоть в какой-то мере спасаться от себя самого. Он сознавал, что положение его безнадежно, что он – жертва хронической меланхолии, что будь он постоянно предоставлен себе, он давно бы уже окончательно пристрастился к тем снадобьям, которые и теперь-то подрывали его телесное здоровье.
Этим вечером, пока Граф молча сидел в кресле с бархатной спинкой, разум его обращался к самым разнообразным предметам – так точно черному кораблю, по каким бы он водам ни плыл, неизменно сопутствует отраженный в волнах страшный образ, – к алхимии и поэзии Смерти, к смыслу звезд и
Так он сидел долго, погруженный в задумчивость, а когда совсем уж собрался взять свечу, стоявшую наготове у локтя, и отыскать книгу, более отвечающую его настроению, нежели лежавшие на коленях опыты деда, то ощутил вдруг присутствие новой мысли, которая до этой минуты всего лишь смягчала прежние размышления, но теперь смело вторглась в его разум. Уже в течение долгого времени Граф чувствовал, что она чуть затуманивает, нарушает ясность его раздумий о назначении и смысле традиции и родословия, теперь же мысль эта стряхнула с себя обузу учености, и Граф наблюдал, как она выходит из глубин его разума и предстает пред ним нагой, такой же, каким был сын его, Титус, когда Граф впервые увидел его.
Тяжесть, давившая Графа, не исчезла, она лишь сместилась несколько вбок. Граф встал и, сделав несколько беззвучных шагов, поставил книгу на полку между других, родственных ей по сути. И так же беззвучно вернулся к столу.
– Где ты? – спросил он.
Во тьме одного из углов мгновенно обозначился Флэй.
– Который час?
Флэй вытащил свои тяжелые часы.
– Восемь, ваша светлость.
Несколько минут лорд Сепулькревий, склонив голову на грудь, прохаживался взад и вперед по всей длине библиотеки. Флэй провожал его глазами, наконец, хозяин остановился прямо перед слугой.
– Я хочу, чтобы няня моего сына принесла его ко мне. Жду их к девяти. Ты проводишь их через лес. Можешь идти.
Флэй повернулся, о чем немедля доложили его колени, и исчез в тенях большой залы. Отведя портьеру, скрывавшую дверь в дальнем конце библиотеки, он сдвинул тяжелый дубовый засов и по трем ступеням поднялся в ночь. Огромные ветви сосен терлись над ним одна о другую, наполняя шорохом слух. Небо затянули тучи, и не проделай Флэй этот же самый путь в темноте уже тысячу раз, он наверняка заблудился бы в ночи. Справа от себя он чуял хребет Западного крыла, хотя видеть его не мог. Он шел во тьме, говоря себе: «Почему сейчас? Все лето сына не видел. Думал, забыл о нем. Давно полагалось свидеться. Что за игры? Наследнику Горменгаста тащиться по лесу холодной ночью. Неправильно. Опасно. Простудится. Но его светлости виднее. Ему виднее. Я всего лишь слуга. Первый слуга. Один такой. Выбрал меня, МЕНЯ, Флэя, потому что доверяет. И правильно, доверять можно. Ха-ха-ха! А почему? Ха-ха! Молчу как покойник. Вот почему».
Пока Флэй приближался к Кремнистой Башне, деревья вокруг него редели и несколько звезд проступило в черном мраке над его головой. Ко времени же, когда он достиг главного здания замка, ночные тучи скрывали только половину неба, так что Флэй различал во мраке темные очертания башен. Внезапно он замер, сердце стукнуло в ребра, он подтянул плечи к ушам, – но миг спустя понял, что тусклое, тучное сгущение тьмы в нескольких футах впереди – это всего лишь подстриженный самшитовый куст, а не фигура следящего за ним злобного дьявола.
Он двинулся дальше и наконец достиг широкой входной арки. Почему он сразу не прошел под нею и не поднялся по лестницам, чтобы найти нянюшку Шлакк, Флэй не знал и сам. В мутном свете, исходившем из высоко расположенного кухонного окна, которое Флэй увидел сквозь арку, за прямоугольным двором прислуги, не было, в сущности, ничего необычного. В том или ином
И все же в эту ночь зеленоватый и томный свет в маленьком оконце задержал взгляд Флэя, и он, не успев даже понять, что его так озадачило, обнаружил, что ноги, опережая разум, уже несут его через двор.
По пути Флэй дважды останавливался, говоря себе, что поступает бессмысленно, что его, к тому же, до костей пробирает холод, но безрассудный зуд любопытства всякий раз одерживал над здравомыслием верх.
Он не сумел бы сказать, из какого именно помещения кухни исходит это квадратное, зеленоватое свечение. Нечто нездоровое чудилось в самой его окраске. Прямоугольный двор был пуст, ничьих шагов, кроме Флэевых, не слышалось в нем. Окно сидело слишком высоко, чтобы даже Флэй смог в него заглянуть, впрочем, он легко дотянулся рукою до подоконника. И снова сказал себе: «Что делаешь? Тратишь время. Светлость приказал доставить няньку с ребенком. Чего тебе здесь? Зачем ты?»
Но тело опять опередило мысль, руки Флэя уже выкатывали из крытой галереи пустой бочонок.
Управиться с бочонком, катя его на ободе к квадратику света, было в такой темноте непросто, однако Флэй исхитрился почти бесшумно доставить бочонок прямиком под окно.
Разогнувшись, он обратил лицо к свету, истекавшему, будто газ, и стывшему вкруг окна в дымке осенней ночи.
Водрузив на бочонок правую ногу, Флэй сообразил вдруг, что если он, поднявшись, окажется прямо против окна, то свет обольет его лицо. Он сам не знал, почему это так, но любопытство, охватившее его под низкой аркой, было столь повелительным, что, сняв с бочонка ногу и оттянув его несколько вправо от оконца, Флэй взобрался на него с поспешностью, самого его напугавшей. Руки Флэя раскинулись по незримой стене, и понемногу сдвигая голову влево, он чувствовал, как ладони его с распяленными, точно спицы костяного веера, пальцами, покрываются потом. Он уже различал в стекле (несмотря на круг старой паутины, схожий с набитым мухами гамаком) гладкие каменные стены комнаты, лежащей под ним, но для того, чтобы ясно увидеть пол, нужно было еще вдвинуть голову в свет.
В свете этом, сочившемся сквозь окно в мутную дымку, основные детали костного устройства головы господина Флэя словно бы выступали из черного полотна, но глазницы его, волосы, часть лица под носом и нижней губой и все, лежащее ниже подбородка, остались во владениях ночи. Лицо Флэя обратилось в маску, подвешенную во мгле.
Дюйм за дюймом господин Флэй подвигался вверх, пока не увидел того, что, как он с пророческим испугом давно уже осознал, ему суждено было увидеть судьбой. В комнате под ним воздух пропитывало сгущение жутковато зеленого света, замеченного им за прямоугольником двора. Лампу, свисавшую на цепи до середины комнаты, укрывал беловато-зеленый абажур. Источаемый ею омерзительный свет обращал каждую вещь, находящуюся в комнате, в подобие театральной декорации.
Но Флэю было не до открывшейся ему обстановки ночного кошмара, ибо первым и единственным, что он ощутил, заглянув в комнату, было огромное, зловещее присутствие, окатившее его такой дурнотой, что он пошатнулся на бочонке и вынужден был отдернуть голову от окна, дабы охладить лоб, прижав его к холодным камням стены.
В МУЧНИСТО-ЗЕЛЕНОМ СВЕТЕ
Даже борясь с охватившей его тошнотой, Флэй гадал – чем же занят Абиата Свелтер? Наконец, он оторвал лоб от стены и в несколько приемов вернул голову на прежнее место.