Ткач иллюзий
Шрифт:
Рука рисовальщика замерла. Он закончил. Посидел еще немного, упираясь лишенным смысла взглядом в противоположную стену, потом вдруг поднялся, скованно, как марионетка, управляемая шнурком, и попросту вышел. Камушек почувствовал, как у него болит затекшая шея, ведь все это время он боялся даже пошевелиться.
Монета осторожно сдул с рисунка угольную пыль.
«Кто это был?» — спросил Камушек.
«Это Лист. Он иногда приходит порисовать».
«Странный он. Что за животное он нарисовал?»
Монета не мог найти соответствующего символа ни в языке жестов, ни среди известных ему письменных знаков. Наконец
«Гриф?? Но ведь грифы выглядят по-другому…»
Камушек готов был спорить аж до полного онемения рук, что грифы не выглядят так, как на рисунке Листа, но Монета добродушно усмехнулся.
«Откуда ты знаешь? Ты хоть когда-то видел такого живьем?»
И старательно подбирая очередные жесты-символы, он рассказал всю историю необычного рисовальщика.
Лист уже давно был квалифицирован как Наблюдатель, хотя никогда не будет в числе магистров Круга. У него обнаружился огромный талант, который даже не помещался в разумных границах и из-за этого оказался проклятием. Ценой, которую заплатил Лист, было полное отсечение от мира. О нем надо было заботиться, как о ребенке, он не мог самостоятельно есть, одеваться, мыться… Он жил как во сне — немой и глухой к словам других. Обычный средний Наблюдатель может отслеживать людские мысли и намерения животных на ограниченном уровне. Магистр ловит их на очень большом расстоянии, четко и с индивидуальными «характерами». А Лист принимал чужие впечатления из невообразимой дали. И единственным для него способом связаться с окружающим миром было изображение на бумаге своих видений. Никто точно не знал, как далеко дотягивался его могучий талант, но наверняка эти расстояния больше ни для кого не были доступны.
На некоторых рисунках Листа, тщательно сохранявшихся Монетой, изобиловали удивительные животные, строения чуждой архитектуры, лица людей, принадлежавших к неведомым расам. Предметы неизвестного предназначения или фрагменты чего-то большего — кисть, стопа, кусок чьей-то головы или неполный пейзаж, точно источник послания вдруг потерялся.
Значит, гриф с рисунка Листа был правдивый. Живое существо, а не создание из мифа — тяжелое, плохо уравновешенное, подходящее для изображения на фресках или рельефах, но наверняка не способное подняться в воздух, на чем ехидно настаивал также Пожиратель Туч. Легкая котоптица жила себе поживала где-то далеко, может, даже на Западном континенте, а может, в тех краях, которые лежат за непроходимыми чащами на востоке.
Странное поведение увечного мага тоже сделалось понятным.
Реальные люди были для него только призраками среди прочих призраков. Когда одновременно говорят десятки, а вероятно, и сотни уст, когда столько видений сразу втискивается в голову, как можно сохранить здравый рассудок? И как отделить реальность от сна? Камушек не сразу понял всю глубину трагедии Наблюдателя, тем сильнее она потрясла его. Талант лишил паренька слуха. Как близко подошел он к той границе, за которую предназначенье вытолкнуло Листа?
Усилия Камушка, направленные на то, чтобы держаться в стороне и как можно меньше (ради собственной безопасности) бросаться в глаза, ни к чему не привели. Обитатели здешнего поселения
Камушек незаметно для себя вошел в жизнь поселения, как будто давно уже обитал тут. Сначала с удивлением, а потом с удовольствием он убедился, что к его увечью тут относятся как к чему-то совершенно нормальному. Что такого необычного могло быть в еще одном глухом парнишке, если их тут жил уже десяток? Искра Вьюнок — озорник, который пугал людей безвредными, по счастью, огоньками. Верный — этот, может, и дождется татуировки с черепахой Стражников слов. У маленького Коралла бывали пророческие сны, хотя этого явно не хватало, чтобы получить лазурный шарф Проводника снов. А были и другие…
Камушек быстро сообразил, что слепые вышивальщицы, покрывавшие полотно изумительными рисунками, работая только на ощупь, вероятно, заслуживают куда большего внимания и восхищения, чем разжалованный Ткач иллюзий. Хотя, наверное, достижения Ночного Мотылька, которая могла шить, держа иголку пальцами стоп, были еще удивительнее. И что еще более странно, все эти люди, так жестоко обиженные судьбой, имевшие столько причин для нытья, обычно были улыбчивы и никогда не жаловались.
Но самое неизгладимое впечатление и полное смятение в жизни паренька произвела девушка по имени Дымка и ее уродливые вязаные коврики.
Дымка и Камушек жили в разных мирах. Для нее жизнь была перемещением в темноте, наполненной звуками, запахами и прикосновениями. Для Камушка же, прежде всего, светом, цветом и формой. Он не слышал, она не видела движений ладони. Казалось, попытка создать хоть какую-то связь изначально обречена на провал. И все-таки… они попробовали перебросить через эту пропасть хрупкий мостик взаимопонимания.
— Большой мальчик! — приятно удивилась Дымка, на ощупь отыскивая руку паренька. Монета, который привел Камушка к молоденькой швейке, широко улыбнулся.
— Точно, большой, Дымка. На него пойдет много полотна. Сшей ему две рубашки и две туники. И для его брата тоже. Не могут же они все время ходить в моих вещах.
— А брат не придет, чтоб мерку снять?
— Да этот шалопай и полминуты на месте не усидит, тебе пришлось бы бегать за ним. Понурый выглядит точно так же, значит, довольно будет, что ты этого измеришь.
Дымка с улыбкой слушала болтовню Монеты, одновременно считая узелки на измерительном шнурке. Пальцами нащупывала перегородки в деревянных счетах и вкладывала в них зерна. Длина туники: двадцать и две фасолины. Ширина: пятнадцать фасолин и круглая горошина.