Тьма египетская

Попов Михаил Михайлович

Мериптах стоял теперь так, что его колени практически упирались в колени сидящего.

— Сними набедренную повязку.

Приказание было странным, но у мальчика не было сил для сомнений. Привычным движением, как перед отходом ко сну, он обнажился.

— Повернись ко мне спиной.

Пребывая всё в том же состоянии общей сбитости с толку, Мериптах сделал и это. Через мгновение он почувствовал — что-то коснулось его левой ягодицы. Жёсткое, сухое — палец Аменемхета. В месте прикосновения у Мериптаха с полгода назад появилась россыпь довольно крупных родимых пятен, связанных, если захотеть

увидеть, в один рисунок, отдалённо напоминающий кобру с раздутым капюшоном. Эта отметина была предметом сдержанного, но как бы уважительного интереса в княжеском доме. Всем в этом виделся некий, несомненно, божественный знак. Никто не мог просто и ясно растолковать, в чём его значение. Отца вид пятен ввергал в неприятную задумчивость, на губах матери порождал улыбку не менее загадочную, чем сам знак. Мериптах же понимал, правда, довольно рассеянно, что обладание им есть некая привилегия, невнятным образом совмещённая с какой-то ответственностью.

И вот теперь пальцы дяди. Человек, впервые им увиденный, живущий на другом конце бескрайней земли Египетской, едва назвавшись, выражает желание любоваться родимым изображением. И напряжённо дышит там сзади. И молчит, немного пугая своим молчанием.

— Одевайся.

Натянув свои обноски, Мериптах посмотрел на дядю и даже не узнал его. По, казалось, каменному лицу ходили короткие судороги, брови сталкивались над переносицей чуть ли не с грохотом. Глаза сузились, вот так же точно они сужаются и у отца, когда он не знает, что ему делать.

— Что это за пятна? — осторожно, со всей почтительностью поинтересовался мальчик. — Никто не может объяснить, все умники отступают, все родственники поджимают губы.

— Ты хочешь знать, что это такое, Мериптах?

— Да, очень хочу.

— Я расскажу тебе. Не сейчас. Когда ты придёшь ко мне в следующий раз. Мне нужно подумать. Ты ведь придёшь ко мне?

— Я приду...

Сзади послышался шум раздвигаемых веток. Мериптах обернулся. Два встретивших его гиганта торопливо углублялись в сад.

— Кто они? Они напугали меня.

— Это Са-Амон и Са-Ра. Они были борцами на праздничных ристалищах в Фивах. Им не было равных. Они пили пиво без предела и спали с женщинами без разбору. Один раздробил другому нос, а тот в ответ изгрыз ему ухо. Они не боялись никого, но, оказавшись перед ликом Амона и почувствовав бездну его силы, устыдились, пали ниц и стали другими людьми, и теперь служат в храме. Руки у них сильные, а души кроткие. Ты не должен их бояться, они никогда не сделают тебе ничего плохого. Наоборот, защитят.

— Защитят?

Мериптах осторожно поинтересовался, только ли против злонамеренных людей может послужить их защита. Его святейшecтво спросил чуть удивлённо, кто помимо людей может грозить сыну Бакенсети. И услышал быстрый, осторожный рассказ о ночном визите бога-крокодила. Он боялся, что дядя, как и все прочие, не захочет толком его выслушать.

Он приходил за мной.

Глаза верховного жреца вновь сузились. Он выпрямился в кресле, опершись о подлокотники, и сказал:

— Я приехал вовремя.

Мальчику услышался в этих словах какой-то поощрительный оттенок, и он дал более распространённую версию поразительной истории. Вспомнил все вопросы хищного

божества, а свои ответы расширил и приукрасил. Выглядело так, что он сообщил Себеку не только о своих успехах в счёте и о благочестивом поведении, но также успел вставить словечко и о своей любви к живому богу фараону Апопу. Перечислил все его величественные титулы и даже сообщил о скором счастье лично предстать пред всевидящие очи благодатного правителя.

— Не смей называть богом это нечистое животное! — глухо прорычал Аменемхет. — Это не фараон, а подлый захватчик, не благодатный правитель, а чума и проказа страны нашей!

Услышанное было столь невозможно и непонятно, что Мериптах просто окаменел. Всю свою жизнь из уст отца и его слуг он слышал только восхваления в адрес царя Авариса, и произносились они так, что нельзя было подумать, что произносятся они неискренне. Если бы у него спросили, как князь Бакенсети относится к фараону Апопу, он бы не задумываясь сказал, что князь всем сердцем любит фараона, любит даже больше, чем его, собственного сына. Замерев, мальчик ждал продолжения и объяснения, ибо они не могли не последовать после таких слов.

Верховный жрец молчал, но явно не раскаиваясь в сказанном.

«Может, мне всё только послышалось?» — зашевелилась маленькая, но спасительная мысль в голове у мальчика.

В этот момент из-за деревьев появился гигант с раздробленным носом, Са-Амон, быстрым шагом подошёл к креслу его святейшества и почтительно склонился к его уху, что-то шепча. На лице верховного жреца под бронзовой кожей напряглись железные желваки. Понизившимся тоном он произнёс:

— Я опоздал.

Мальчик молчал, понимая, что, хотя это и говорится в его присутствии, обращено не к нему.

Аменемхет взял его руку своими сухими, как бы слюдяными пальцами и сказал замедленно-проникновенным тоном, внимательно глядя ему в глаза:

— Тебе больше не дадут прийти сюда, Мериптах. Я сам приду к тебе. Ты поплывёшь со мною в Фивы, ты...

— А Себек? Он живёт в реке.

Аменемхет успокаивающе усмехнулся:

— Ты поплывёшь в ладье Амона-Ра. Не только крокодил, но и все другие боги склоняются перед ним и служат ему.

— Его святейшество Птахотеп говорил, что все боги почитают правителем своим и создателем Птаха.

Верховный жрец вновь усмехнулся:

— Когда мы отправимся с тобой в Фивы, у меня будет время объяснить тебе, что он ошибается. Он просто жрец своего бога и потому говорит так. Теперь иди, Мериптах.

Сопровождаемый Са-Амоном, обалдевший от внезапного наплыва событий и сведений, со смятением в сердце, мальчик прошёл сквозь краткий эдем сада и вновь оказался перед выжженной солнцем площадью. И обнаружил, что поток необычного ещё не прекратился. Он увидел перед собою, в десяти шагах от границы сада, шеренгу из двадцати примерно ливийских стражников. Они стояли в угрожающей позе, наклонив вперёд копья. Впереди строя возвышался сам главный визирь князя Бакенсети, в потном, запылённом одеянии. Огромные капли пота стекали по его одутловатому лицу, по плечам и падали неравномерным дождём в пыль. В руке он держал пехотный тесак, держал как человек, никогда не имевший дела с оружием. Но было понятно, что он готов кинуться в бой.