Тьма между нами
Шрифт:
– Скорее было наоборот. – Нина чуть заметно ухмыляется, словно вспоминая о чем-то.
Я улыбаюсь ей в ответ, делая вид, что все понимаю, хотя это совсем не так. В тот период жизни она не посвящала меня в свои дела, и копаться в них сейчас я не хочу. Меня до сих пор бросает в дрожь даже от той малости, что стала мне известна.
– Меня ты тоже тогда ненавидела, да? – продолжает Нина. – Ну давай, признайся.
– Конечно, нет. Я не могу тебя ненавидеть, ведь ты моя дочь.
– Даже за то, что я держу тебя взаперти?
– Даже.
– Не верю.
Она пытается втянуть меня
– Ты – моя плоть и кровь. Мне не всегда нравится, как ты поступаешь, но это не умаляет моей любви.
Нина с хрустом разламывает гренок и смотрит на меня, слегка склонив голову. На долю секунды мне кажется, что мои слова растопили лед в ее сердце, и я снова вижу свою доченьку, а не тюремщицу. Как же я скучала по ней…
– А я тебя ненавижу, – бросает она.
Снова я приняла желаемое за действительное.
Следующие четыре песни мы молча едим.
– Ты не спросила, почему я выбрала этот диск, – замечает Нина.
– Наверное, тебе надоела ABBA.
– Помнишь солиста?
– Вряд ли… – снова лгу я, а перед глазами встает его тело, почти обнаженное, валяющееся с раскинутыми ногами на диване в подвальной квартире.
– Джон Хантер. Сегодня о нем писали в новостях.
При звуке его имени на меня накатывает тошнота. Чтобы не выдать себя, я набираю полный рот лазаньи. Всего минуту назад ее вкус казался мне восхитительным, а теперь приходится делать над собой усилие, чтобы не выплюнуть все обратно.
– Правда? – наконец произношу я.
– Да. Он умер.
Я перестаю жевать и потрясенно смотрю на нее. Надеюсь, она говорит правду. Хотя с нее станется…
– Из-за чего?
– Рак. Лейкемия. Мне пришло на телефон новостное уведомление. Умер в тюрьме, так и не признав свою вину.
– Все улики указывали на него.
– Ты же сказала, что ничего не помнишь.
– Я припоминаю ту криминальную историю. В общих чертах.
– А у меня в памяти из того времени почти ничего не осталось.
– Мозг – сложная штука. Что-то сохраняется на всю жизнь, что-то вытесняется за ненадобностью.
– Есть такой термин – подавленные воспоминания, – говорит Нина, следя за моей реакцией. Я стараюсь держать лицо. – Сознание блокирует их, потому что они слишком болезненны. Но не приняв их, нельзя освободиться от гнета прошлого.
– Вот как…
– Планирую пройти терапию, чтобы высвободить свои, – продолжает она, глядя на меня в упор, и я не выдерживаю – тяжело сглатываю, чем выдаю свой страх.
– Делай, как считаешь нужным, – говорю я, и это снова ложь.
Меньше всего на свете я хочу, чтобы она вспомнила те события. Ведь ни ей, ни мне добра это не принесет.
Глава 15
Нина
Уже поздно. В окна стучат дождь и ветер. Закрываю шторы и опускаю жалюзи, чтобы спрятаться от непогоды. Хотя я уже давно не ребенок, грозы меня пугают. А сегодня еще и эта новость…
Я до сих пор не прочитала ее из-за иррационального страха, что, если история обрастет подробностями, она материализуется, станет реальностью, пусть и давно ушедшей. Пока же это просто слова в интернете, где, как всем известно, полно лжи. Я закрываю глаза и пытаюсь
Пока чищу зубы, на меня из зеркала пялится собственное отражение. Поддавшись внезапному порыву, отключаю щетку, не дожидаясь, когда истекут положенные три минуты, и выворачиваю нижнюю губу, чтобы снова, второй раз за неделю, осмотреть татуировку. Выцветшие буквы складываются в слово «Лолита». Джон обожал эту книгу Набокова и называл меня именем главной героини. Я даже пошла в библиотеку, чтобы ее взять. А прочитав, обрадовалась – ведь герой был полностью порабощен любовью к этой девушке. И никто никогда не сможет убедить меня, что Джон не горел такой же сильной страстью ко мне.
Вслед за этим воспоминанием на поверхность всплывают еще несколько. Например, о той ночи, когда мне набили татуировку. Это произошло на домашней вечеринке. Джон очень хотел, чтобы у меня была метка, показывающая, как сильно я его люблю. Он предложил наколоть имя набоковской героини, потому что оно многое значило для нас обоих. И я охотно согласилась.
Мы пошли в ванную, я села на крышку унитаза, а друг Джона, тот, что должен был набить мне тату, начал раскладывать инструменты и баночки с индийскими чернилами. Больно не было – Джон дал мне таблетки, от которых тело вибрировало, словно покачиваясь на волнах в теплом океане под палящим солнцем. Когда все закончилось, его приятели хлопали меня по плечу и хвалили за смелость. Я хлебнула водки прямо из горла, чтобы смыть кисловатый привкус чернил и крови, и тогда в первый раз почувствовала боль. Драло ужасно. Поспешно сплюнув обжигающую жижу, я оттянула губу, прямо как сейчас, чтобы посмотреть, что получилось. Лицо Джона сияло гордостью. Я доказала свою преданность.
Позднее я попросила его набить себе имя моего любимого героя Эмили Бронте – Хитклиф [15] , но он лишь покачал головой и рассмеялся. На этом воспоминания заканчиваются. Как фотографии из прошлого, пыльные и пожелтевшие, они возникают из ниоткуда и исчезают в никуда.
Споласкиваю щетку, сажусь на край ванны и включаю телефон. Пора с этим заканчивать. Нажимаю ссылку и читаю: «Осужденный за убийство Джон Хантер умер от лейкемии после 18 месяцев тяжелой борьбы». И далее: «Сорокашестилетний Хантер был осужден и приговорен к пожизненному заключению 23 года назад за убийство своей подруги. Ее нашли…»
15
Главный герой романа «Грозовой перевал» (1847), мрачный и неистовый человек.
– Чушь! – шиплю я.
Одно упоминание этой дуры приводит меня в ярость. Дальше можно не читать – я знаю, что там будет старая ложь, которую не раз перепечатывали газеты. Рядом с текстом две фотографии Джона. На одной из них он на сцене – такой, каким я его помню, одержимый и прекрасный. На другой, сделанной сокамерником и проданной журналистам, – седой бородатый мужчина с потухшими глазами. Очевидно, длительное заключение высасывает из человека жизнь. Я вижу, как что-то похожее происходит с Мэгги, а ведь она пробыла наверху не так уж и долго.