Тьма сгущается

Тертлдав Гарри Норман

– Знаю, – коротко ответил Леофсиг.

Он поежился: с каждым днем становилось все холоднее.

Когда стало ясно, что больше юноша ничего не скажет, отец недовольно поцокал языком.

– Я могу чем-то ему помочь?

– Может быть, – ответил Леофсиг.

Хестан подождал, не последует ли продолжение, потом хмыкнул про себя.

– Поиграть вздумал, а? Ладно, спрашиваю: что с ним случилось?

– Не стоит об этом рассказывать, – ответил Леофсиг. – Он просил молчать.

– А-а… – протянул Хестан. В свете ламп, сочившемся

из окон кухни и спальни, дыхание его обрисовалось инистыми облачками. – Это все из-за тех писем, что он получает из Ойнгестуна, да?

Слишком поздно Леофсиг сообразил, что Эалстан предпочел бы, чтобы его старший брат ответил: «Каких таких писем?» Не получив ответа, Хестан многозначительно кивнул.

Леофсиг тоже выдохнул облако пара.

– Я лучше промолчу, отец.

– Почему? – спросил отец все так же тихо – он редко повышал голос, – но сердито. – Тебе я сумел помочь, знаешь. Может, смогу помочь и твоему брату.

– Если бы я думал, что сможешь, я бы первый побежал к тебе, отец, – ответил Леофсиг. – Если бы… но вряд ли. Хватит твоего влияния, чтобы рыжики перестали отправлять кауниан эшелонами на запад?

Хестан остолбенел. Глаза его выпучились на миг, блеснув в тусклом свете.

– Вот так, – проронил он, вместив в два эти слова целую речь. – Нет. Не хватит. Не знаю даже, чьего влияния хватило бы.

Плечи его опустились чуть приметно.

– Этого я и боялся, – заключил Леофсиг.

В дом они вернулись молча.

Скарню бросил укоризненный взгляд в вышину, будто пытался наставить силы горние на путь истинный.

– Пойдет снег – беда будет, – заметил он на случай, если силы горние к нему не прислушаются.

– Ага. – Рауну тоже глянул в затянутое сизыми мрачными тучами небо. – На снегу следы прятать трудновато.

– Все равно попробуем, – бросила Меркеля из-за каштана, стиснув в руке охотничий жезл, принадлежавший раньше Гедомину. – Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. И если повалит снег, следы может засыпать быстрей, чем мы их оставляем.

Даукту – мрачный, немолодой мужичонка, чей хутор лежал по другую сторону от Павилосты, – покачал головой.

– Если уж так заснежит, Симаню носа не покажет из своего теплого уютного замка.

Горстка валмиерцев, чья ненависть к графу Симаню и альгарвейцам, на чьих штыках тот восседал, оказалась достаточно велика, чтобы рискнуть жизнью в попытке добраться до него, разом обернулась к крепости из желтого известняка, венчавшей холм на полдороги между Павилостой и Адутишкисом. Энкуру, отец нынешнего графа, изрядно укрепил замок – при том, как он обходился с крестьянами, местному властителю требовалось надежное убежище. Кучка повстанцев не могла и надеяться прорвать оборону твердыни. Оставалось только надеяться, что информатор не солгал и Симаню отправится сегодня на охоту – за оленями, вепрями и фазанами.

– В прежние времена, когда ядрометов не было, – заметил Рауну, – такую крепость нипочем бы не взять.

–

Даже теперь, когда есть ядрометы и драконы, гарнизон из стойких парней мог бы заставить альгарвейцев попотеть, – добавил Скарню.

– Только не Энкуру. – Даукту сплюнул со злостью. – Он-то знал, с какой стороны хлеб медом намазан. Как только стало ясно, что рыжики побеждают, он повалился на брюхо и показал глотку, словно трусливый пес.

– Теперь он мертв, – промолвила Меркеля. – Пожри его силы преисподние, мертв. И Симаню заслуживает смерти. И, – голос ее осип, – каждый рыжик заслуживает смерти за то, что они сделали с Гедомину…

Ее ненависть к альгарвейцам была и оставалась личным, интимным делом.

– То, что они творят теперь на западе… – пробормотал Скарню.

Голос его пресекся. Остальные валмиерцы промолчали, стараясь не смотреть ему в глаза. Скарню и сам не знал, до какой степени можно верить слухам, распространявшимся по зоне оккупации, но когда вокруг столько дыма, невольно начинаешь побаиваться, что где-то в глубине тлеет огонь.

– Трудно поверить, чтобы даже альгарвейцы опустились до такого, – промолвил Рауну. – Они, конечно, сукины дети, но в Шестилетнюю войну дрались честно, если в общем взять.

– Варвары. Всегда были дикарями, да такими и останутся. – Даукту сплюнул снова.

– О да! – яростно выдохнула Меркеля.

Никому – ни Скарню, ни Рауну, ни соседским хуторянам, знавшим ее всю жизнь, – не хватило смелости сказать ей, что налет на графский замок – дело не женское. Иначе, пожалуй, она обошлась бы с наглецом посуровей самих рыжиков.

«Альгарвейцы сказали бы: „Даже каунианам понятно“, – мелькнуло в голове у Скарню. – Что ж, кнут в их руках, и они орудуют им без колебаний». Но вслух он не сказал ничего. Офицеру полезно иной раз бывает взглянуть с точки зрения противника. А солдаты сражаются упорней, когда считают врага варваром и сукиным сыном.

Отдаленный зов рога отвлек маркиза от раздумий. Прищурившись, он вгляделся в смутные очертания графского замка.

– Мост опускается?

– Ага, – подтвердил Рауну. – Без очков я едва могу читать, зато вдали все вижу лучше, чем в молодости.

– Они приближаются, – выдохнула Меркеля. – Едет вся ихняя охота…

Голос ее, хоть и негромкий, таил в себе больше страсти, чем самые яростные вздохи на любовном ложе, что делила она ныне со Скарню, а прежде – с Гедомину.

Скарню тоже увидал охотников, и не диво: скакуны их сияли ослепительной белизной, будто озаренные невидимым из-за тяжелых снежных туч солнцем.

– Это не кони, – промолвил он. – Это единороги. Щегольства ради.

– Ага, – подтвердил Даукту. – Ты не знал, что граф держит в усадьбе целый табун? – Он пожал плечами. – Ну, что ж поделаешь. Ты ж не из тутошних.

Если бы Скарню до конца дней своих прожил в здешних краях, местные жители до седых волос говорили бы: «Да он не из тутошних». Но мысль эта улетучилась быстро.