Тьма века сего
Шрифт:
— Я смотрю, у него тяга к лесам с детства, — усмехнулся Мартин, и Харт мрачно буркнул:
— Да ко всему у него тяга, что в голову втемяшится. И всё поперек родительского слова, всегда! И вот видите, чем дело кончилось? Я уж ему навстречу пошел. Хочешь книжек — на тебе книжек. Хочешь в университет — иди в свой университет, хотя вот вы подумайте, господа дознаватели, единственный мужчина в семье — и не хочет продолжать отцово дело, ну как так-то! Но я уж стиснул зубы, ладно. Подумал еще, а вдруг и вправду толк выйдет, вдруг талант у мальчика, а талант — он же Господом дается свыше,
— Зато уж если стукнет… — кивнул Мартин сочувствующе, и Харт подхватил:
— Вот-вот-вот, о чем и говорю, майстер Бекер! Если стукнуло — всё, ничем не вытравишь, пока сам не переболеет. Но университет этот его, это он много лет хотел, готовился, силы тратил, время, деньги… знаете, сколько книги стоят, майстер Гессе? Хотя вы-то уж знаете, да… Да я табун коней купить мог бы, если б его библиотеку продать! Да всех бы соседей купил с потрохами! Я уж думал — всё, вот остепенится парень, найдет свою стезю в жизни…
— К слову, о соседях, — заметил Курт, и бауэр смолк, глядя на него выжидающе. — Я заметил при первом еще вашем разговоре, что Грегор на тебя за что-то обижен, и попытался выяснить, с чего такой зуб на родного отца, который, как видно, всем его желаниям потакал. Не скажу, что он был совсем уж откровенен, однако кое-что рассказал.
— И что же? — с затаенным ожесточением спросил Харт. — Что ему на сей-то раз не так, кроме того, что я ему все, что думаю, сказал, когда он этот ваш Предел исследовать вознамерился?
— По его словам, в каком-то из своих торговых дел ты с приятелями подставил непричастных людей, — ответил Курт, видя, как в глазах бауэра плеснуло недоумение, тут же сменившееся пониманием и смятением. — Я не мытарь и не имперский дознаватель, это не мое дело, да и Грегор сказал, что ты не по своей воле в это влез… Собственно говоря, я не собирался от тебя допытываться, что там приключилось, просто хотел перед вашим с ним разговором поставить тебя в известность, что дело не лишь только в том, что ты не желал отпустить его к Пределу. Что-то ты в своем парне всерьез задел, Мориц.
— Это я знаю, — хмуро отозвался тот, отведя взгляд и вдруг утратив все свое многословие. — Грегор… мальчик хороший. И… ответственный, хоть и чудит временами. Как дело до чего-то нешуточного — тут-то он да, тут-то он свою душу и проявляет, а душа у него добрая.
— Даже слишком, как я вижу.
— В наши времена — это верно, майстер Гессе, — согласился Харт и, подумав, добавил: — Хотя оно и во все времена так было, даже вон и в Христовы…
— Люди не меняются, — согласился Курт и кивнул на выход из городка: — Не стану тебя задерживать больше, иди. Надеюсь, с утра Грегор своего решения не изменит, и беседа у вас наконец-то сложится.
— Экие страсти в крестьянском семействе, — тихо пробормотал Мартин, глядя вслед почтенному бауэру, когда тот, душевно распрощавшись, ушел. — Не во всяком благородном доме такие увидишь… Ты услышал от него, что хотел?
— А ты?
— Не знаю, — помедлив, ответил Мартин. — Подводя итог всем нашим прежним попыткам его разговорить,
— И нелюбовь к капусте и торговле.
— Да, вручать дело папаше явно придется кому-то из дочкиных мужей… Должен заметить, хоть люди, по твоему убеждению, и не меняются, однако времена меняются определенно. Всего-то лет десять назад такая терпимость состоятельного крестьянина к желанию единственного наследника вот так все бросить и уйти в город — была чем-то исключительным. Уходили со скандалами, криками, руганью и отлучением от родного очага. Встречался мне в Эрфуртском университете преподаватель, доктор права, уважаемый студентами и даже пфальцграфом, автор пары трудов — из таких вот выучившихся крестьян. Что ты думаешь, отец его до самой смерти так и не впустил в дом и едва ли не проклял за предательство семьи. Что таким сыном стоит гордиться, так и не принял и не понял.
— Времена меняются, — согласился Курт, — а люди — нет. Отойди вглубь Империи, в какую-нибудь глухую деревеньку, так там этого твоего профессора еще и дубинками бы забили насмерть за колдовство, потому что он умеет сделать порох.
— При том, что сами наверняка чудят по мелочи, — усмехнулся Мартин, — но то ж, как водится, «совсем другое дело». Молока оставить кобольду — это ж не ересь, традиция. Крысиный помет кинуть в очаг от порчи — не колдовство, обычай. Мужу месячной кровью подошвы измазать или после причастия ему в похлебку поплевать, чтоб не изменял — тоже ничего страшного и совсем не еретично. А вот порох — да, порох это дьявольское наущение.
— Да… — задумчиво проронил Курт и, развернувшись на месте, потянул Мартина за локоть. — Давай-ка вернемся в дом.
— Что такое? — торопливо зашагав следом, переспросил тот. — Случилось что-то? Или что-то придумал?
— Ты ведь отчеты, в отличие от безалаберного меня, пишешь исправно, так?
— Они мне самому не раз помогали, и потом меньше писать — когда расследование уже окончено. Да и ты сам не раз убеждался — еще неизвестно, будет ли оно закончено и не придется ли кому-то его доследовать, исходя из отчетов покойного следователя…
— Да-да, отчеты — не бесполезная вещь, не спорю, признаю, каюсь, — оборвал его Курт, — и мне честно и искренне совестно за мою беспечность. Среди твоих записей есть и отдельный список всех пропавших, так? Ты ведь пытался высчитать периодичность исчезновений, стало быть, у тебя эти расчеты сохранились?
— Да, лежат отдельным документом.
— Отлично, — кивнул он, нетерпеливо рванув на себя дверь жилища матушки Лессар. — Неси.
На стол, сдвинув еще стоящие после завтрака тарелки в стороны, Мартин выложил кипу аккуратно исписанной бумаги, уверенно заглянул в середину стопки и выдернул один лист, отложив его в сторону. Однако майстер Бекер и впрямь к делу написания отчетов подходит ответственно, с невольным уважением подумал Курт, усевшись и пододвинув лист с расчетами к себе. Не то что некоторые…