Тьма внешняя
Шрифт:
Как хорошо знакомо было Владиславу это чувство, всегда приходившее перед чем-то тяжелым и опасным. Сборы в дальний поход, последние часы перед решающим боем, выход в разбойничий набег…
Люди говорят о чем-то постороннем, пускаются в длинные разговоры, натянуто шутят и предаются воспоминаниям, но мыслями они уже там… Сколько таких вот часов и минут было у него – и не упомнишь.
Теперь это уже в последний раз.
Мысль о скорой и неизбежной смерти не вызывала в его душе ничего, кроме глухой печали. Странно думать, что вот этот старый мерин проживет еще, наверное,
Ему осталось прожить несколько часов – о чем, интересно, следует думать ему?
Он принялся вспоминать места, где когда-то бывал. Изобильные восточные базары, пестрые, как тамошние одеяния. Сожженные солнцем сизые степи Таврии, где на курганах возвышались грозные в своей грубой мощи неведомо кем высеченные статуи, и поднимавшиеся в жгуче синее небо генуэзские башни Кафы и Каллиеры… Золотые просторы великой африканской пустыни, над которыми поет свою тысячелетнюю песню ветер, а с древних развалин усмехаются загадочные изображения. Пронизанные солнцем светлые леса кипрских гор, и безбрежную сине-зеленую даль Средиземного моря с россыпью изумрудных и серых пятен – островов.
«А получается, что все поколения его предков от Адама, жили именно для этого дня?» – вдруг совсем невпопад подумал он.
Владислав снова усмехнулся, вторя своим запоздалым надоедливым мыслям. Да, пожалуй из него вышел бы неплохой аббат…
– Ну, что, друг Матвей, готовься, – ободряюще молвил силезец.
«А ведь аббат действительно бы вышел из меня неплохой…»
Владислав понимал, что Матвей просто не может поверить в неизбежность гибели, как не верил и он сам в молодые годы, не верил даже тогда, когда в последнем бою из пробитой стрелой руки выпал меч, и над его головой взвился тяжелый боевой молот в руках рослого чеха.
Он подумал было: что если предложить Матвею перед самым въездом в лагерь покинуть его. Ведь в конце концов Владислав идет искупать СВОЙ грех. Он скосил глаза на русина. Лицо того было суровым и сосредоточенным. Нет, пусть все идет как идет, может быть Господь поможет им спастись… Лучше вообще не думать о том, что их ждет, такие мысли только ослабляют дух.
По мере приближения к лагерю Владычицы, мысли их уходили все дальше от того, что им предстоит через короткое время.
И вот они миновали два врытых в землю бревна, с украшенной зелеными ветками перекладиной между ними. Миновав эти импровизированные ворота, где не было никакой стражи, они оказались там, куда так стремились все эти месяцы, и где им предстояло закончить свои земные дни.
Так обыденно и незаметно они достигли цели. Въезжая в лагерь Девы, каждый из них думал о своем, и мысли их тоже были на удивление обыденными.
Матвей прикидывал, что сторожевая служба в войске Дьяволицы поставлена все-таки скверно, и что у венгерского короля, да и любого из русских бояр человек, пропустивший в лагерь повозку без досмотра, самое меньшее отведал бы плетей.
Владислав же прикидывал, сколько во время оно он смог бы выручить за штаны красного сукна с золотыми бляшками, что
Картина, представшая перед ними, в общем не представляла собой ничего особенного.
Шатры из когда-то дорогих тканей, крытые повозки, напомнившие Владиславу степные кибитки, виденные им в киммерийской земле, неуклюжие дома на больших колесах, наспех вырытые землянки – именно так выглядел стан Девы.
Владислав вздохнул, перекрестился. – Цель их пути была достигнута.
Безумный план, задуманный внуком и сыном его злейших врагов, план, в успех которого сам он до конца не верил в глубине души, увенчался успехом.
Они попали прямиком в обиталище той, что стала с его помощью орудием Князя Тьмы и Врага Рода Людского.
И что же теперь? Что делать им? Призывать людей к покаянию, кричать о дьявольском наваждении, указывая на тело настоящей Катарины Безродной? Или…
Владислава даже бросило в жар от внезапно вспыхнувшей, как молния, мысли, сулящей надежду… что они привезли тело настоящей Светлой Девы, погубленной врагами, а их ведет посланница злых сил…
Владислав лихорадочно обдумывал все это, моля Бога, чтобы Матвей не выкинул чего-нибудь раньше времени.
…Матвей затравленно озирался, оглядывая уже начавшую собираться вокруг них гудящую толпу… Вот цель их достигнута, они здесь, в самом сердце дьявольского кошмара, в логовище Антихриста. И что же теперь?
Что он скажет эти людям? И есть ли еще в мире слова, способные убедить этих людей… верящих в нее, как в Бога, если уже не видящих Его в ней?
Он оглянулся еще раз на ларь, с которого они заранее сняли крышку, накрыв его грубой тканью. На обтянутой кожей поверхности сундука виднелись знаки, скопированные им с пергамента, которых дал ему когда – то давно (меньше года назад) Карел. Он уже совсем было приготовился произнести последнее слово, но губы его онемели, а язык словно каким-то недобрым чудом оказался парализован.
Толпа росла с каждой секундой, и гул ее становился все громче.
Владислав уже выстраивал в уме первые фразы своей речи, стараясь подобрать всем понятные слова… Матвей с нарастающим отчаянием оглядывал хмурые лица стоявших вокруг.
Внезапно во всем происходящем что-то изменилось. Та сила, то неведомое, к чему уже успел привыкнуть Матвей, разрослись до невероятных размеров и угасли.
Словно какая-то волна пробежала по толпе, и та, словно сама собой, раздвинулась, образовав широкий коридор с живыми стенами.
Владислав ощутил уносящее его куда-то головокружение, и вдруг почувствовал, что душа его отделяется от тела. Он словно увидел все окружающее откуда-то сверху – гигантскую толпу, обступившую телегу, запряженную каурой лошадкой, двух неряшливо одетых людей рядом с ней и идущую к ним медленно переступавшую босыми ногами по затоптанной траве молодую женщину в белом.
Рука Владислава потянулась к висевшему под плащом арбалету, и он увидел, как один из тех двоих старается что-то нащупать под одеждой. Ладонь его обхватила ложе, и пальцы неуверенно коснулись спусковой планки.