Тьма
Шрифт:
И вот они, слезы. В груди у Мишки разом стало пусто, словно бы вся ее привычная жизнь повисла на волоске, зависящая сейчас лишь от этой мутной пленки Чашечкиных слез.
– Ребята, – повторила учительница и набрала полные легкие воздуха. – Беда. Большая беда случилась. Наш с вами друг, Лешка Шмальников… Его больше нет.
В классе воцарилась настолько плотная и осязаемая тишина, что стало слышно, как гудят над головой лампы, как за окном валит стеной снег, как в соседнем классе громовой голос Рынды взывает к совести
– Как это нет? – недоверчиво спросила Вера, скрещивая на груди ухоженные руки.
– Это тяжело, я понимаю, – выдохнула Чашечка. – Главное, что мы вместе. Я с вами, хорошо? Я всегда готова помочь. Мы Лешку никогда не забудем, никогда, но все это…
– Что с ним случилось? – сипло спросил бесформенный Славик.
– Я… Мы не знаем. Предполагают, что его убили, но это… Господи. Я не могу вам этого сказать. Все объяснят, только чуть позже… Давайте помолчим в память о нем, а? Вспомним, что было хорошего, каким мы запомним нашего Лешку…
Голос ее прозвучал так жалко и плаксиво, что, кажется, даже сама Чашечка почувствовала это кожей.
Класс молчал. Они тщетно пытались вспомнить хоть что-нибудь хорошее о Лехе, который в один миг перестал быть обыкновенным раздолбаем и превратился в мертвого человека. Мертвого.
Мишка, нацепившая на нос круглые очки и вглядывающаяся в каждую морщинку на лице учительницы, одна-единственная задалась верным вопросом. Если Леху убили, то почему нельзя рассказать, что же именно с ним случилось?..
Мишкины руки лизнул стылый сквозняк. И в ту же секунду оглушительно заревела Ника, разрывая пароходным воем тишину, пробивая молчаливую плотину десятого класса.
Все только начиналось.
Глава 2
Клевер и апельсины
А потом все завертелось, словно в карусели, и никто не мог понять, что происходит. Может, это просто чудовищный сон, идиотский розыгрыш и что, да почему, да как… Нике все казалось липким кошмаром, и она пару раз сильно ущипнула себя за руку, оставив на бледной коже лиловые кровоподтеки. Боль вспыхивала в руках, разливалась по венам, но мир ничуть не хотел меняться, как бы сильно этого ни хотела Ника.
Первый урок почти не остался в ее памяти: она рыдала без остановки, и слезы, размазываемые по щекам, оседали на ее рыжих волосах солью и влагой.
Никто из их класса с Лехой особенно не дружил – тому только дай повод отобрать у кого-нибудь мелочь, отвесить подзатыльник или швырнуть снежком прямо в беззащитное лицо, а потом хохотать, багровея от натуги, словно это было самым веселым делом всей его жизни. От Лехи частенько скверно пахло, ногти его всегда были черны от грязи, а в глаза никогда не хотелось заглядывать без причины. Что-то черное, первобытное и злое сидело там, в этих глазах, и ждало своего времени.
Ника знала, что его родители пьют, что семья у них бедная, что
Только вот Леха, мерзкий и озлобленный Леха, был главным злом их класса, обязательным и даже неизменным. Они давно привыкли к его прогулам, его грубости и сальности во всем, начиная от скверных шуток и заканчивая немытыми волосами. Понимание, что он больше не придет, было диким. Страшным. Неправильным.
В это попросту не верилось.
На Нику вдруг дохнуло маревом раскаленного асфальта, запахом раздавленных апельсинов и велосипедного масла. Тряхнув головой, она застыла.
Весь класс принялся разом гомонить: кто-то сидел, глядя в одну точку, кто-то под шумок достал тетради и принялся за домашку, которую лень было делать дома, кто-то бормотал едва слышно себе под нос. Кто-то фыркал, мол, меньше народу – больше кислороду, но на большинство класса эта новость произвела тягостное впечатление. Обернувшись, икающая от слез Ника разглядывала их вытянутые лица и думала лишь об одном.
Что. С ним. Случилось?
Пьяная драка? Материнские собутыльники? Он покончил с собой? Его убили по ошибке?..
В класс вбежала психолог, а вместе с ней толстая врачиха с горькими каплями и едким нашатырем. Чашечка металась от одной парты к другой, прижимая к губам сухие ладони. Текли минуты, и первое удивление растворялось без остатка, а напоминанием о том, что их теперь шестнадцать, служил лишь пустой стул у четвертой парты третьего ряда, где Леха сидел с таким же оболтусом Витей. Витя, не отрываясь от своей наркоманской музыки, сосредоточенно рисовал что-то в тетради. Губы у него едва уловимо дрожали.
Все они понемногу приходили в себя: все громче и уверенней становились разговоры, и зачастую темы быстро перетекали от смерти к чему-то более важному, вроде компьютерного железа или планов на пятничный вечер. В классе даже раздались первые, плохо сдерживаемые смешки. Психолог, что все это время сидела рядом с Никой и держала ее за влажную ладонь, торопливо умчалась куда-то по делам, а Чашечка зашуршала страницами учебника, призывая всех к порядку. Нике все это казалось диким: Леха умер, какой бы он ни был, а они станут и дальше зубрить русский и физику, словно бы ничего и не случилось.
В тот день Нике не впервые пришлось столкнуться со смертью. Может, поэтому она все чаще и чаще чувствовала в руках хрупкую паутинку жизни, ощущала ее слабое биение и так остро проживала боль от Лехиной потери.
Все в классе стало до боли четким: коричневые парты и начисто вымытая зеленая доска, ветвистый цветок в углу и красноватые Чашечкины глаза. Пустой стул. Ника вспомнила неприятный Лехин хохот, как он трясся, издеваясь над очередной жертвой, и все в груди заиндевело от этого жуткого чувства.