«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
«Внимание! Внимание! К городу приближается ураган! Граждане, не выпускайте детей из дома! Тщательно закрывайте двери и окна!» — слышится в соседней комнате голос диктора.
Ветер распахивает притворенное окно и врывается в комнату Мары. Опрокидывает портрет доктора Эрберта, листает тетрадку и открывает страницу с рисунками. Рядом со смятым мундштуком папиросы Межулиса нарисована головка Будды. Страницы тетради отчаянно трепещут — совсем как крылья напуганной птицы.
Летят
В парк въезжает милицейская машина. Из нее выскакивает лейтенант, хватает ребятишек, несет в машину. Она тотчас едет дальше.
Ветер срывает со стены кинотеатра афишу, гонит к опрокинутой скамейке. Это та самая скамейка, на которой однажды сидели доктор Эрберт и Мара. Борясь со встречным ветром, мимо проходит Мара. Погода, очевидно, соответствует ее настроению — на душе у Мары тоже буря. Ведь не может быть, чтобы Имант оказался причастен к этой краже! Мара не допускает этого и сама во что бы то ни стало хочет выяснить все обстоятельства, которые привели к недоразумению.
Ветер рвет лозы дикого винограда, вьющиеся у больничного окна. Окно закрыто, но белая занавеска колеблется.
В небольшой палате все бело: стены, тумбочки, кровати. Бледны и усталы лица женщин на койках.
— Буря-то какая! — говорит одна из них, постарше» глядя в окно.
Вторая, помоложе, кивает.
— Хотите? — Она протягивает соседке апельсин и поправляет ленту, которой перехвачены ее длинные черные волосы.
— Спасибо, — говорит пожилая женщина. — Какой красивый! Теперь я опять научилась радоваться. Какая красивая буря!.. С тех пор, как знаю, что буду жить…
— Если бы не витафан… — говорит молодая. — Я ведь одной ногой была уже в могиле. Муж не пережил бы!
В палату входит медсестра с корзинкой. В корзине ананасы.
— Муж вам кланяется, — говорит она молодой женщине, глядя, куда поместить корзину.
В конце концов сестра ставит ее на пол — тумбочка завалена апельсинами и другими фруктами. Даже на подоконнике, у вазы с яркими цветами, лежат всякие лакомства.
— Я бы ничего не имела против, чтобы и мой работал шофером, — говорит пожилая. — Если б, конечно, еще и любил, как ваш.
— Какая буря! — Сестра проверяет, хорошо ли закрыто окно. — Мой муж — в море…
— Сестричка, почему нам сегодня не кололи витафан? — спрашивает молодая.
Медсестра смущена. Сделав вид, будто не расслышала вопроса, выходит из палаты.
Комната врачей. На стене висит большая таблица, в которой расписаны ежедневные дозы инъекции витафана. Графа «7-й день» пуста.
Профессор Ландовский смотрит на таблицу с таким видом, словно перед ним портрет его личного врага, потом принимается нервно шагать по комнате. Эрберт
— Главное, чтобы среди больных не поднялась паника, — говорит профессор.
— А что я им скажу? — Эрберт не оборачивается, закатывает рукава. — Что собираюсь еще отплясывать на их золотой свадьбе? Я не из породы старорежимных домашних врачей.
Он подходит к умывальнику и намыливает обнаженные по локоть руки. Профессор не без тревоги наблюдает за его движениями.
— Значит, все-таки решили оперировать?
— А как бы вы поступили на моем месте? — Контрвопрос Эрберта звучит почти с упреком.
— Дал бы двойную дозу витафана, — горько усмехается Ландовский.
— Вот именно! — Эрберт берет щетку и энергично трет ею руки.
— Эрберт, — после паузы говорит профессор, — мы не можем рассчитывать на успех операции.
Эрберт молча продолжает мыть руки.
— Эрберт, — в голосе профессора раздражение, — вы же сами понимаете: процесс распространился на весь организм. И нелепо надеяться…
— Так что же прикажете теперь делать? Ожидать, пока милиция доставит нам витафан?
— Боюсь, что это столь же безнадежно, — упавшим голосом говорит профессор. — Между прочим, майор Григаст опасается, что витафан переправлен на иностранное судно.
Эрберт резко оборачивается, но ответить не успевает — в комнату входит медсестра.
— Больная в операционной, — докладывает она.
Эрберт выходит.
Профессор провожает его взглядом, вздыхает и обращается к медсестре:
— Халат! Я буду ассистировать.
В коридоре медсестра сталкивается с Марой.
— Где Имант? — взволнованно спрашивает Мара и тут же быстро поправляется: — Заведующий отделением.
— Доктор Эрберт на операции. — И, уходя, сестра негромко добавляет: — Надо же, сам профессор отказался, а он пытается спасти беднягу! И что за человек!..
Невыносимо медленно тянется время. Ожидающая в коридоре Мара успевает передумать о многом. Теперь она сознает, как глупо было идти сюда. Неужели она могла допустить, что Имант похитил витафан и теперь вынужден бороться за жизнь своих больных с помощью хирургического ножа?
Чего же она хотела? Узнать, как попала в такси головка Будды? Да мало ли на свете случайностей. Надо узнать, конечно. Но даже сам вопрос об этом Эрберту она задать не может! Человеку надо верить или не верить совсем — тут половинчатости быть не должно. Не верить Иманту даже в мелочах означало бы не верить в свое чувство, не верить самой себе. Так думает Мара.
Мара уже собралась уходить, но тут открывается дверь операционной. Выходит Эрберт. Усталым движением снимает маску и смахивает со лба крупные капли пота. Утомление и какая-то безнадежность чувствуются сейчас даже в его походке.