Точка на черном
Шрифт:
«Кто же третий? Кто! Ведь там, в парке, их было трое. И третий явно главарь, он бы не суетился, как этот… Неужели Валерия?» Я подождал, пока человек уйдет. Но покинуть нишу мне не удалось – вновь заскрипели ступеньки и по первым же словам я понял, что это вернулся Слепнев.
– Оставил за себя Мякишева… Все подработать старику…
Слепневы перешли в другую комнату. Телевизор заглушил их голоса.
Как это ни странно, Валерия пока никуда не выходила. Поужинав, супруги, видимо, легли спать: по крайней мере, свет погас. Только после
Я знал, что напротив дома дежурят люди Шелаури, а в соседнем дворе – Илюхин…
Выбравшись на улицу, обогнув предварительно пять-шесть дворов, я поспешил в райотдел. Проходя через площадь, в окне единственного на весь город ресторана, где гремела чья-то свадьба, я успел заметить Шимановского с фотоаппаратом на груди. Он держал в руке бокал с вином и, по всей видимости, произносил тост. Через три человека от него сидел «паук-Иса»…
29. ПЕРВОЕ ПА. (Чхеидзе)
Часов в двенадцать в райотдел поступило сообщение: «Валерия Слепнева покинула дом и направилась в сторону дома «Каро».
– Пора, Степан, – Шелаури вытащил из сейфа пистолет и положил его в карман пиджака.
– Пора, – согласился я.
Мы направились к обычной машине ПМГ. Вдвоем: Шелаури и я. Сидевшие там милиционеры потеснились.
– Не торопись, Леша, – буркнул шоферу Шелаури, – не торопись.
– А я и не тороплюсь, товарищ майор. Куда торопиться. – Он включил приемник. «Держи меня, соломинка, держи», – пела Алла Пугачева, словно время умерло
– Ну, двинули, Степа, – машина остановилась, и Шелаури первым вылез из нее. – Ни пуха нам, – добавил он по-грузински.
Мы вошли в подъезд дома и стали подниматься. На площадке третьего этажа нас встретил сержант Мусиев, словно тень, отделившись от стены,
– Дома Не выходили. Каруев пришел тридцать минут назад. Все тихо. Женщина вошла только что…
Шелаури – с минуту постоял… Затем шумно вздохнул и постучал в дверь.
– Кто там?
– Я, Мусиев, открой «Каро»… Опять на тебя бумага пришла! – Ответил за Шелаури сержант.
– Какая такая бумага? Завтра приходи. У меня женщина, Арслан…
– Завтра к тебе сам Шелаури заявится…
…Дверь приотворилась. Кинжальная полоска света упала на кафельный пол лестничной площадки.
– Женщина у меня… Тут давай, – сказал Хайдаров и осекся, увидев меня и Шелаури.
Мы оттолкнули его и вошли в коридор, пропахший запахом нечистого белья.
– Где же твоя женщина, браток? – Шелаури шагнул в комнату; и тут раздался крик с балкона: – Больно! Ой-ой-ой…
Балконная дверь отворилась, и два милиционера впихнули в комнату извивающегося «табачника».
– Ты что, за дураков нас держишь, Каруев? – Шелаури подошел к «табачнику». – Все, отторговался, браток.
Это ласковое «браток» как-то разрядило меня. Я понял, что первая часть операции завершена. Передо мной стоял он – убийца Вани Лунько.
Но тут Шелаури
– Где Слепнева, «Каро»?!
– Не знаю…
…Дверь в кухне, выходящая на пожарную лестницу, была открыта…
30. ВТОРОЕ ПА. (Липиеньш)
Мое дело – «сидеть на всякий случай». Вполне возможно, дело пустое. И все, что мне светит, так это осложнение после гриппа… А повышенных командировочных мне за это не выплатят, Это уж точно… Не знаю, как космонавты, но я могу тут и свихнуться. Ощущение, что замуровали тебя намертво – до конца жизни. Если бы не часы, так я бы на сто процентов был уверен, что задыхаюсь в этом склепе уже год и никак не меньше… Самое удивительное, что меня, абсолютно непьющего человека, так и подмывает вскрыть эту бочку с вином.
…Вроде бы шаги. Точно. Шаги. Почему же молчит передатчик? Или там наверху прошляпили? Судя по стрелкам на часах, теперь ночь. Могли и прошляпить… Передатчик неожиданно ожил. «Жди, приготовься», – голос взволнован. «Сколько их», – только и успел спросить я.
Тяжелая дубовая крышка погреба начала подниматься… А может, все это бред? Я чувствовал, что грипп взвинтил температуру моего тела до тридцати девяти-сорока градусов. Что ж, не исключены и такие вот видения… Бедная моя мама! Если бы она увидела меня сейчас, упала бы в обморок… А крышка приподнимается… Медленно… Понятно – тяжела.
Луч фонарика ослепил меня, хотя и был направлен в другую сторону, Я зажмурился и вжался в немыслимо узкое пространство между бочками и сырой, невыделанной овчиной…
Луч фонарика скользнул вправо… Кто-то стал осторожно спускаться вниз…
Да, мы не предвидели, что за двое с лишним суток я гак отвыкну от света, что стану беспомощным… Человек все спускался. Наконец, он встал на земляной пол. И… я бросился на него, испытывая нешуточную ненависть. Нет, не к человеку – к фонарику в его руке, к этому ослепительному пятну… Фонарик упал, и я надавил на него ботинком, одновременно сжимая человека в своих объятиях. Стекло хрустнуло. Разлился целебный спасительный мрак.
Преимущество борьбы в кромешной тьме было на моей стороне. «И во тьме бой продолжался на земле», – отчетливо прозвучала во мне лермонтовская строка.
31. А ТРЕТИЙ КТО! (Чхеидзе)
«Каро» и «табачника» пришлось чуть ли не разнимать. Поскольку «Каро» выложил сразу же:
– Милиционера ударил ножом Каруев… Психопат. Я лишь раза два залепил журналисту, для острастки.
Вообще «Каро» оказался словоохотливым, если не сказать – болтливым субъектом. Трезво оценив ситуацию, он понял, что самое лучшее е его положении – искреннее признание. Ножом орудовал не он, пистолет в руки не брал – и вообще действовал как вспомогательная сила. Срок наказания ему грозил изрядный. Но в чистосердечном признании крылся известный шанс.