Точка опоры
Шрифт:
«Прошу Вас, поставьте на вид Бергу [24] , что навязывание нам программы Фрея н е в о з м о ж н о. А как быть с Фреевой программой, если ее примут? Я не могу признать ее п р и н ц и п и а л ь н о. Обдумаете ли Вы это? Неужели — раскол?»
Собственную амбицию он возводил в принцип.
Но ему не удалось склонить на свою сторону Потресова. Тому, «п о с в о е м у т и п у и п о с в о и м н а м е р е н и я м», больше нравился проект Ленина, чем проект Плеханова, «к а к о й-т о н е п о д х о д я щ и й». Потресов понял, что Плеханов встал в позу обиженного,
24
Ю. О. Цедербауму (Мартову).
В те же дни Потресов порадовал Ленина письмом о брошюре «Что делать?».
«Два раза сплошь и подряд прочел книжку и могу только поздравить ее автора. Общее впечатление — несмотря на видимый спех, отмеченный автором, — превосходное».
Популярность брошюры превзошла все ожидания автора, — для профессиональных революционеров она стала руководством к действию. Ее широко читали и в рабочих кружках. Самый деятельный из летучих агентов «Искры» Иван Иванович Радченко, брат Степана Радченко, отправленного жандармами в киевскую тюрьму, написал редакции из Питера о днях, проведенных «в обществе нескольких сознательных рабочих-слесарей», будущих «своих Бебелей»:
«Сижу и радуюсь за Ленина, вот, думаю, что он наделал. Мне ясно было, что говорящие со мной его читали, и выкладывать свое резюме мне не для чего. Указываю только на некоторые принципиальные места, конкретно излагаю план общерусской работы, какой рекомендует Ленин».
Радченко посетовал на то, что Ваня, как называли Петербургский комитет, состоявший из интеллигентов, преимущественно зараженных «экономизмом», «сожрал» семьдесят пять экземпляров брошюры и не дал ни одного Мане — рабочей организации. И продолжал о своей встрече с мастеровыми:
«Я был поражен, передо мной сидели типы Ленина. Люди, жаждущие профессии революционной. Я был счастлив за Ленина, который за тридевять земель, забаррикадированный штыками, пушками, границами, таможнями и прочими атрибутами самодержавия, видит, кто у нас в мастерских работает, чего им нужно и что с них будет… Передо мной сидели люди, жаждущие взяться за дело не так, как берется нынешняя интеллигенция, словно сладеньким закусывает после обеда, нет, а взяться так, как берутся за зубило, молот, пилу, взяться двумя руками, не выпуская из пальцев, пока не кончат начатого, делая все для дела с глубокой верой «я сделаю это». Повторяю еще раз, что таких счастливых минут в жизни у меня не было еще».
И в другом письме, тоже из Питера, он снова делился радостью:
«Везде оперирую ленинским плугом, как самым лучшим, производительным возделывателем почвы. Он прекрасно сдирает кору рутины, разрыхляет почву, обещающую произвесть злаки. Раз встречаются на пути плевелы, посеянные «Рабочим делом», он всегда уничтожает их с корнем. Замечательно!»
4
В начале 1902 года осуществилась мечта Владимира Ильича — «Искра» стала выходить два раза в месяц. Достаточно оперативная и вместительная газета — по шесть да по восемь полос,
Хлопот и забот в редакции прибавилось, в особенности после того, как Иосиф Блюменфельд, обидевшись на два восклицательных знака, поставленных в корректуре против строки, где он допустил новую ошибку, капризно снял фартук.
— Все!.. Нет, нет, не уговаривайте, — заявил с подчеркнутой заносчивостью. — Ищите другого наборщика. А я, если надо, лучше займусь транспортировкой.
— Особой нужды сейчас нет, — охладил его Владимир Ильич.
— Ах, вам стал не нужен Блюменфельд! Но он еще может…
— Уже амбиция. Поберегли бы нервы.
У Иосифа Соломоновича осекся голос:
— Мои способности транспортера вы еще оцените. Дайте явки — в любой город доставлю в лучшем виде!
Владимиру Ильичу хотелось сохранить Блюменфельда для дела, и он смягчился:
— Ну что же. Явки дадим.
Другого русского наборщика найти не удалось. «Искру» стали набирать немцы, незнакомые с русским языком. Это осложнило редакционную работу. Пришлось купить машинку и перепечатывать так, чтобы каждая строка рукописи укладывалась в газетную строку. А кто этим займется? У Надежды Константиновны и без того не оставалось ни минуты свободной.
— Есть одна эмигрантка, — припомнил Мартов. — Аккуратная, энергичная. И наша — из недр «Союза борьбы».
— Из питерского?! — переспросил Ленин. — Так что же ты молчал?
— У нее, к несчастью, двое мальчуганов.
— Почему «к несчастью»? Дети всегда к радости. Будем помогать. Авось и ты научишься нянчиться.
— Пожалуй, не понадобится, — мать собирается отправить их к родным в Россию.
— А не напрасно ли? Дети не должны отвыкать от матери.
— У нее уже решено. А для нас она, уверен, будет незаменимой.
— Приглашай. Сегодня же.
Вера Кожевникова, двадцативосьмилетняя женщина, круглоглазая, пышноволосая, штопала чулки для младшего сына, когда за ней пришел Мартов. Выслушав его, зарделась от волнения:
— Работать в редакции «Искры»?! Да справлюсь ли я? Рядом с самим Ульяновым! Такое даже не могло присниться.
Она вспомнила Питер, «Союз борьбы». Им, кружковцам, не доводилось видеться со Стариком. Они даже не знали ни его подлинного имени, ни фамилии, — он был для них какой-то легендарной личностью. Но в революционном движении девяностых годов уже чувствовалось его глубокое знание марксизма, его эрудиция, его энергия и недюжинный талант организатора и публициста. Она, Вера, узнала, что Старик — это Владимир Ульянов, лишь тогда, когда его отправили в ссылку. Социал-демократы торопили время: скорей бы прошли эти три года! Скорей бы он вернулся в Питер!.. А той порой и ее сослали в Вятскую губернию. Через некоторое время туда дошел написанный Ульяновым «Протест российских социал-демократов»…
И вот сейчас она пойдет к нему, Старику, теперь уже известному под псевдонимом Ленин, к автору боевой брошюры «Что делать?». Как-то он встретит ее? О чем поведет разговор? От робости перед его авторитетом не сказать бы какой-нибудь глупости…
По дороге Мартов не умолкал ни на секунду, и робость Веры перед близкой встречей несколько приутихла.
Владимир Ильич сам открыл дверь.
— Входите. Рад вас видеть. — Долго и горячо жал руку, будто старой знакомой, с которой не виделся много лет, позвал жену: — Надюша, к нам пришли. Это — Вера. А отчество, простите, не знаю.