Точка отрыва
Шрифт:
Стиг заметил, что в стороне от горожан на скамьях сгрудились айвики — похоже, те самые гости Джи. Завернувшись в балахоны из шкур, они то ли спали, то ли молились, не обращая внимания на пастора, могучего сорокалетнего мужика, который буквально навис над кафедрой и после каждой фразы впечатывал в нее указательный палец, словно нажимая на невидимую кнопку.
— Вы — не люди! Вы — души, и вы должны помнить об этом, — чеканил он. — Не пачкайте перстов, удел которых перебирать небесные струны. Не дайте ногам вашим увязнуть в болотистой топи, ногам, чья судьба —
Отец Джей, в силу давнего знакомства пилот звал преподобного Якоба Рехельбахера по-свойски, с шумом выдохнул и начал листать книгу в поисках подходящего псалма. Внимавшие проповеди прихожане тоже расслабились и начали шушукаться. Даже айвики зашевелились, с их скамейки поднялась женщина, вышла в проход и — никто и глазом моргнуть не успел — забралась на кафедру, встав рядом с пастором.
Опешивший было преподобный быстро нашелся:
— Вы видите дочь дикого народа — я вижу душу! Душу, чьи уста глаголят от избытка сердца. Говори же, сестра, а мы послушаем.
Он сделал приглашающий жест и отступил назад. Плоское лицо женщины было покрыто испариной, глаза бегали из стороны в сторону. Она откашлялась и изрекла:
— Я любила моржа.
Кое-кто из прихожан не удержался от смешка, но айвинка продолжала.
— Я любила моржа. Я убила моржа. — Голос ее начал звенеть и срываться. — Я борола моржа, я убила моржа, я морж теперь. Убей моржа!
С этими словами она выхватила из-за пояса длиннющий костяной нож и патетическим жестом протянула его Рехельбахеру. Пастор отдернулся в сторону. Женщина шустро отбежала от него и заголосила: «Убей! Убей! Убей!». С передней скамейки к ней метнулись очнувшиеся от шока мужики, а следом за ними — айвики. Безумная дикарка затряслась всем телом, истошно завизжала и полоснула себя ножом по горлу.
Не успевшие остановить ее прихожане рванулись назад, уклоняясь от хлынувшего фонтана крови, и наткнулись на айвиков, которые выхватили ножи — обычные, стальные — и начали суматошно колоть ими несчастных. На подмогу доброхотам подскочили другие ряды, навалившись на дикарей и выкручивая им руки. Поднялся страшный шум, женщины подхватили детей и, роняя скамейки, толпой повалили к выходу. Над всем этим бардаком громыхал голос пастора, пытавшегося навести подобие порядка. Влепив окровавленным пудовым кулачищем в лоб айвику, остервенело тянувшемуся зацепить его ножиком, он требовал остановиться и не осквернять более святое место.
Седлунд, вытащив из-под ног напиравшей толпы какую-то очкастую девицу, прижался с ней к стене и потихоньку пробирался к выходу, когда на улице застучали винтовочные выстрелы.
Услышав крики, Миша вскочил, погрозил кулаком ребятам — товар не замай! — и высунул нос наружу. Увидев хлынувшую из дверей церкви толпу, он дернулся было выяснить, что происходит, но замешкался, услышав рев моторов.
Из-за поворота выскочил грязно-белый пикап и остановился, перегородив проезд. Точно такой же заскрипел тормозами c другой стороны. Из машин с гортанными воплями посыпались
Несчастные в ужасе хлынули обратно, толкаясь, падая и поднимая друг друга. Какая-то девчонка попыталась убежать, но, не сделав и двух шагов, нелепо взмахнула руками и рухнула навзничь.
Менее чем за минуту все было кончено. Когда последний уцелевший скрылся внутри церкви, айвики расселись вокруг машин и затихли.
Увидев вооруженных дикарей, Миша судорожно отпрянул назад и захлопнул дверь. Выстрелы заставили его сжаться и повалиться на пол; рядом грохнулся владелец «Трактира», увлекая за собой стоящих поблизости пацанов. Остальные сообразили упасть сами.
— Что за хрень? — зашипел Гривхольм, проворно отползая за стойку.
— Айвики. Там люди из церкви повалили, это по ним, наверное.
— Вот уроды. Но им же сейчас трындец, пальбу все слышали.
— Не знаю. Куда тебя несет, проказа! — Миша ухватил за ногу шустрого юнца, поползшего было к окну. — Пулю словить решил?
Двое близнецов, совсем малыши, скривили губы и заревели. Остальные, услышав крики, прижались друг к другу и застыли, в ужасе глядя на дверь.
— Сваливать надо, — Миша облизал пересохшие губы и принялся копаться в рюкзаке.
— Куда? — огрызнулся Гривхольм. — Там людей убивают.
— Ты понимаешь, что мы следующие?
— А что ты предлагаешь?!
Миша выдохнул, вдохнул и как мог, спокойно произнес:
— Джи, давай без паники? Начнем дергаться — сами сдохнем и дети с нами.
— Давай без паники. Ты предлагаешь бежать наружу, где нас запалят и пристрелят?
— Дворами уйдем?
— Не уйдем. Заборчик низкий, за ним не спрячешься, а дальше колодец и другая улица. Как думаешь, это только на церковь напали?
— Сомневаюсь. Если они не самоубийцы, то атакуют весь город разом. Хотя ума не приложу, кому и зачем это нужно. Там Стиг еще...
И тут одного из парнишек прорвало. Закричав «Мама! Моя мама там!», он бросился ко входу и замолотил по двери кулаками. Гривхольм торопливо оттащил его, сорвал со стены рукомойник и окатил холодной водой, но было поздно — пацаны вскочили и метнулись наружу через черный ход.
Схватив рюкзак, Миша торопливо вытряс его содержимое на пол, поднял перевязанный резинкой целлофановый пакет с «Глоком» и побежал следом. Дети стояли посреди заднего двора и растерянно озирались. Выстрелы стихли.
— Слушайте меня, — прошипел Миша, обращаясь к тому живчику, что заказывал книги. — Объясняю один раз, но как взрослым. Это бандиты. Они убивают людей. Все как в книжках, только взаправду. Это понятно?
Ребята испуганно закивали.
— Я не знаю, что с вашими мамами и папами. Но они за себя постоять могут. Вы — нет. Поэтому! Ты, ты и ты — ползком к забору и попытайтесь тихо выломать доски. Хотя стоп! — черта с два вы их выломаете тихо. Тогда залегли здесь, прямо под стеной, и чтобы ни звука. Я пойду на разведку. Если крикну «Тревога!» — вскакиваете и врассыпную через забор. Врассыпную, не вместе.