Точка сингулярности [= Миссия причастных]
Шрифт:
И пока Гольдштейн доставал, разливал и смешивал джин с каким-то местным ядовито-розовым лимонадом, резал кружочками апельсины и маленький очень сладкий ананас, Белка раскладывала по постели приобретенные шмотки, пытаясь похвастаться ими передо мной. Кое-что мне понравилось, кое-что вызвало недоумение, но вообще-то я всегда, и в Москве, и в Берлине был очень хреновым ценителем одежды, чем весьма расстраивал супругу. Я мог, например, забыть, что и где она покупала, перепутать старую вещь с новой и вообще принять вечернее платье за пеньюар, а модную кофту за домашний халатик. Паша — дело другое, он как знаток тряпичного товара дал много полезных
— И ты все это будешь носить? — поинтересовался я.
— Буду! — решительно заявила Белка.
— Но неужели… — начал я.
Она не дала мне договорить, угадывая вопрос:
— Ты ничего не понимаешь. Во-первых, здесь все-все дешевле («Ну вот и миллионерша моя заразилась челночным азартом!»), а во-вторых, в Германии такого не купишь.
«Такого действительно не купишь», — хотел ответить я, но потом сообразил, что ирония будет дилетантской и неуместной. К чему нам ссориться из-за ерунды?
— Ладно, я рад за тебя, Бельчонок, — я обнял её и чмокнул в щеку. — Давай-ка лучше решим, куда мы теперь двинем. Что-то очень кушать хочется.
— Мишель, ты совершенно прав! — воскликнул Паша. — Здесь такой климат: чем ближе к ночи, тем сильнее жрать охота. Сейчас мы быстро выпиваем ещё по стаканчику, и я вас веду в одно замечательное место, где можно поужинать вместе с ребенком.
— А может, ребенок останется спать? — хитро улыбнувшись, вопросил я.
Андрюшка в этот момент увлеченно играл сам с собою в только что купленный китайский настольный футбол. Я думал, что он не услышит, но сын поднял голову и обиженно завопил:
— Ну, уж нет!
Ресторан назывался «Морской» или как-то ещё в этом роде, и идти от нас до него было совсем близко. Внизу располагался магазин с невиданным изобилием свежайших морепродуктов, а наверху все это готовили и подавали к столикам в уютном зале с широкими окнами, через которые открывался вид на залитую огнями фонарей и реклам Насер-сквер. В центре простиравшейся за абсолютно прозрачным стеклом картины ночного города возвышался могучий, обтекаемо-стремительный, изысканно подсвеченный небоскреб — знаменитый Дубай Тауэр. Изрешеченный круглыми окнами-иллюминаторами, он напоминал придуманный каким-нибудь американским или советским мечтателем межпланетный корабль на старте. От этого пейзажа дух захватывало, и немедленно хотелось выпить еще.
Кончался лишь второй наш день в Эмиратах, и я ещё не привык, что два столь неразрывных в нашем российском представлении процесса — выпивка и еда — были здесь строго разнесены во времени и пространстве. Однако океанские деликатесы, посыпавшиеся вскоре как из рога изобилия, примирили меня с невозможностью запивать пищу водкой, и я даже начал видеть в этом великую мудрость — вкусы-то удавалось различать тоньше! Правда, дальше омаров, лангустов, мидий и трепангов познания мои не простирались, так что всех остальных подаваемых в холодном и горячем виде каракатиц озвучить не удалось: с английскими словами было плохо у местного официанта, а с арабскими, тем более на слух, — туговато у меня. Однако на вид, вкус и цвет я запомнил многое.
Нашу бурную радость не разделял только мальчик,
Дивно хороши были и соки — свежедавленные ананас, апельсин и манго — по отдельности и в виде коктейля. Накануне мы пили их, как воду. А вот теперь почувствовали колоссальную разницу между натуральным напитком и тем, что нам предлагается в пакетах фирмы «Тетрапак» — неважно, кстати, в какой стране. Я вдруг окончательно осознал, в чем заключается прелесть Эмиратов: здесь удивительным образом соединялись дикая природа, первозданность бытия и высочайший уровень сервиса, в чем-то обгоняющий лучшие западные образцы. И это было впечатление от жизни в не самой богатой части города, в третьеразрядной, по существу, гостинице для русских торгашей, экономящих если не каждую копейку, то каждый дирхам — уж это точно! Каково же здесь, допустим, в «Хилтоне» на Джумейре или в клубных отелях? Слава Богу, это я мог себе представить — опыт был.
Только мне не об том сейчас следовало думать. Все-таки я на работе, черт бы её побрал, эту службу ИКС!
Чудесные соки и сказочные морепродукты странным образом усиливали алкогольную эйфорию. Нас обоих с Пашей как-то вдруг повело. Не сильно, но приятно, разговоры сделались доверительнее, раскованнее. А поскольку в зале не разрешалось даже курить, мы удалились для этого мирного занятия в туалетную комнату. Там были зеркала кругом и даже диванчик нашелся, рукомойники нас не смущали, а кабинки располагались чуть дальше, и вообще в Эмиратах на пол не писают, так что запахи в клозете стояли цветочно-пряные, почти аппетитные.
— Знаешь, — сказал вдруг Паша, жадно затягиваясь, — иногда так хочется хапнуть враз много денег да и плюнуть на эту дурацкую работу. Уехать в какую-нибудь благополучную страну, жить, как люди живут — не следить каждый день за курсом грина, не подсчитывать копейки, не трястись от страха за судьбу детей… Вот только где взять такие деньги?
Гольдштейн выдавал, в сущности, лютую банальщину, и риторика его выступления никакого ответа, кроме тяжкого сочувственного вздоха, не требовала, Но в свете моей задачи все выглядело по-другому. Мысли мгновенно прошли по строго очерченному кругу и уперлись в неизбежный вывод: Паша мог польститься на деньги Грейва, тем более представленные ему как деньги «Моссада». А то и ещё как-нибудь хитрее…
Меж тем он закончил свой плач принципиально иным пассажем:
— Вот жили мы раньше в своей Тверской губернии тихо-спокойно и знать не знали, что где-то живут по-другому. А теперь, понимаешь, развратили нас свободой…
У меня возникло стойкое ощущение, что теперь Паша цитирует кого-то другого. Это он-то, секретарский сынок, начавший гонять по загранкам едва ли не со школы, не знал, что где-то живут по-другому?! Чушь! И я решил прервать этот странный монолог.
— Паша, ты знаешь, а я бы очень хотел, чтоб мы и дальше оставались друзьями. Очень хотел бы, — добавил я уже совсем грустно, и он не смог не ответить.