Точка сингулярности
Шрифт:
– Но в жизни именно так и вышло, — тихо проговорил я.
– Теперь и я об этом знаю, — кивнул Кречет, — закуривая вторую сигарету прямо от первой. — Расскажи-ка ещё некоторые детали.
Я рассказал. Битых часа полтора посвящал его в подробности операции «тройной тулуп», а также в не менее занимательные подробности истории российского ИКСа, то есть РИСКа, приказавшего долго жить уже почти два года назад.
И чем дольше я рассказывал, тем лучше видел, что хитрый мой Олекс не столько узнает для себя новое, сколько проверяет степень моей осведомленности. Да, с Тополем и Вербой он скорее всего не знаком, со Спрингером, Кумахирой, Чембером и так далее — очевидно, тоже, все-таки это было бы уж слишком, если б мои друзья вновь устроили
– Значит, ваша Татьяна Лозова теперь реально возглавляет всю эту гигантскую структуру, а ты её из Берлина консультируешь?
– Я ничего не говорил тебе про Лозову, — прошептал я в ужасе, и наверно это выглядело смешно.
Кречет сдержался — смеяться не стал. Просто взял за плечи, потряс легонечко и сказал:
– Мик, ты что ополоумел? Ты решил, что я работаю против вас? Неужели не понятно? Я же элементарно вычислил, кто она, просто из текста твоего романа. Не ты один следил в юности за фигурным катанием, чудила! Тоже мне секретная фигура
– Лозова! Разве дело в ней. Разве дело вообще в персоналиях?! Да, знаю я о ваших проблемах, знаю. И врагов ваших знаю. Честно скажу, хуже чем вас, но тоже знаю. Однако я хочу разъяснить лично для тебя и именно то, что представляется мне вашей самой главной ошибкой. Вы — максималисты, и этим ничуть не отличаетесь от большевиков. Вы занимаетесь древним, как сама цивилизация, делом, вы решаете проблемы важные для всех и каждого, важные, как никогда раньше, — а руководствуетесь все теми же принципами — прости, Господи! — демократического централизма (или как их там называли?). В общем, кто не с нами, тот против нас. Понимаешь?
– Не согласен, — ощетинился я. — Мы с самого начала создавались как антифашистская, антикоммунистическая организация. Если угодно, даже антибюрократическая. Мы вообще люди абсолютно нового типа. Таких раньше не было. Никогда.
– Не верю, — сказал Кречет, словно по-режиссерски призывал меня сыграть эпизод ещё раз.
– Не верит он! — передразнил я. — А ты ответь мне: вот ты, лично, проработав два с лишним года в команде президента, можешь назвать хотя бы двух или трех человек из высшего руководства, кому ты и теперь мог бы доверять?
Лешкины глаза буквально полезли на лоб от моего дурацкого вопроса.
– Ну, хорошо, сформулирую иначе: остались среди них люди, которые бескорыстно помогут тебе в трудную минуту?
Кречет наконец справился с эмоциями и выдавил сквозь полузадушенный смех:
– «Доверять»?! «Помогут»?! «Бескорыстно?!» Да там просто слов таких не знают! Я могу быть им нужен или не нужен. Все. Я могу стоить дорого или дешево. И могу не стоить вообще ничего. О чем ты спрашиваешь? Окстись!
– О том и спрашиваю. Это для меня не открытие, Ол. Это для меня пройденный этап в понимании мира. Я уже достаточно покрутился в этом дерьме на самом верху. Я знаю, какие они — монстры, стоящие у руля и у кормушки. Я знаю. Так вот. Высшие руководители службы ИКС — мы называем себя Причастными — по определению не та-ки-е. — Последние слова я произнес с расстановкой и добавил совсем уж лирику: — Нам свойственны и бескорыстие, и честность, и доброта, и принципиальность, и жалость, и чувство локтя… Словом, все как у обычных людей, не отравленных властью. Я не знаю, как это удается, но именно по таким критериям идет отбор в службу ИКС.
– Да, я прочел об этом в твоем романе, но, честно говоря, посчитал за художественное преувеличение. Сейчас ты меня пытаешься уговорить, что это и вправду так. Извини, Мик, но я тебе все равно не верю. И давай, по крайней мере, сегодня не станем обсуждать, насколько оно все в действительности реально.
– Пожалуйста, но ты же сам обвинил нас в большевизме.
– Да. Однако я говорил о другом. Как это ни странно, большевизм у вас совмещается со всеми вышеперечисленными достоинствами. Я же не говорил о лживости и жестокости, я говорил об одном-единственном принципе: «кто не с нами, тот против нас». И это роковая ошибка. Вы почему-то решили, что в мире есть только две достойные уважения силы: вы и ваши враги. Остальные — так: шелупонь, маньяки, религиозные фанатики, абстрактные гуманисты… Но на самом-то деле, поверь мне, существует третья сила. Очень серьезная сила. Равновеликая обеим вашим. Заметь, что вы, что ваши оппоненты из ЧГУ (О, как небрежно он вбросил в разговор эту сверхсекретную аббревиатуру!) свято убеждены: враг должен быть уничтожен, во всяком случае предельно ослаблен, сброшен с политической арены, нейтрализован. И только мудрые представители третьей силы понимают, что залогом стабильности на планете под названием Земля может служить лишь паритет противоборствующих сторон. Вот и следят они за тем, чтобы вы друг друга от излишнего усердия не передавили в ноль, до последнего человечка.
Если бы Лешка не был раньше, как и я, писателем-фантастом, то от упоминания «планеты под названием Земля», мне бы сделалось совсем грустно, дескать, съехала крыша у человека от напряженной работы, не иначе, пришельцы ему мерещатся, но сочиняя свои романы, мы ещё тогда, в восьмидесятые, привыкли мыслить глобально, и это была наша, вполне обычная лексика. А ещё не покидало ощущение, что совсем недавно я уже слышал от кого-то очень сходные мысли…
– В семнадцатом, например, — продолжал Лешка, — паритет был очень резко и грубо нарушен. Боже, сколько крови пришлось пролить, чтобы худо-бедно скомпенсировать последствия авантюры, учиненной этим лысым параноиком! А в девяносто первом мир опять слетел с нарезки. Сколько дураков радовалось! И только благородные эмиссары третьей силы в поте лица своего спасали цивилизацию от очередного конца света, восстанавливали равновесие… Нет, вы, конечно, сражайтесь ребята, сражайтесь — это необходимо, мир между вами все равно никогда не наступит. Но не учитывать интересы третьей силы — тоже нельзя, и будет лучше, если хоть некоторые из вас начнут это понимать.
– Так это ты, что ли, третья сила?
– Издеваешься? — отреагировал он быстро и непринужденно, враз отметая смешные подозрения.
– А, — догадался я, — Шактивенанда!
– Причем здесь гуру Свами Шактивенанда? — удивился Лешка.
– А ты и его знаешь?
– Кто ж не знает Ковальского! Гуру — великий человек, но он к политике никакого отношения не имеет.
«Ой ли?» — хотел сказать я, но вовремя спохватился и с перепугу задал до нахального прямой вопрос:
– Тогда кто же они?
– Микеле, — Кречет улыбнулся, — считай, что я сказал все, что хотел.
– Хорошо, — я проявил понятливость, — но ещё на один ма-аленький вопросик ты мне все-таки ответишь. Кто звонил сегодня утром?
– Это не был представитель третьей силы, просто мой хороший знакомый и очень влиятельный человек. У нас с ним серьезные совместные дела. Вот я и хотел посоветоваться.
– А я помешал?
– Разумеется. В этом нет ничего обидного. Неужели ты думаешь, что появление на Украине такой персоны, как Сергей Малин, — а для них ты Малин! — могло пройти незамеченным? У вас своя работа — у нас своя.
– Ну и что? Повяжете меня и сдадите родным российским властям?
– Да пошел ты! — Лешка даже не захотел обсуждать подобную гипотезу. — Если завтрак будем считать законченным, тогда есть предложение погулять. Киев тебе покажу. Ты же его не видел, правильно?
– А мы никого не напряжем своими прогулками.
– Это их проблемы! Если же ты в такой витиеватой форме спрашиваешь меня о личной безопасности, то могу тебе её гарантировать. Неужели своей охране ты уже не доверяешь?
– Доверяю, но…