Точка сингулярности
Шрифт:
– Ты должен остановить его любой ценой!
– Что я и делаю! — огрызнулся я.
– Сколько до него метров?
– Сто пятьдесят, не меньше.
– И ты не можешь попасть со ста пятидесяти метров?!
– Во-первых, из «беретты» такое весьма проблематично. А во-вторых, я не буду в него стрелять, Татьяна.
– Хорошенькое «во-вторых»! — прокомментировала она. — Тогда к чему вообще «во-первых»?
А потом словно очнулась: что это мы разговариваем, будто сидим дома за чашкой чая?
– Как это ты не будешь! Я
– Нет, Верба, — сказал я твердо.
– Ты с ума сошел. Мы же на войне. Это приказ!
– Нет, Верба, мы не на войне — мы в сумасшедшем доме…
«Как это можно, — думал я, — так быстро бежать и так неспешно разговаривать? Может, я вообще сплю?»
– Но ты хоть помнишь, о чем говорил Нанда? — Верба решила зайти с другого конца.
– Помню, — ответил я, — но стрелять не буду. Лучше конец света, чем мне убийцей стать.
– Псих! — прошептала она почти с восторгом. — Достоевщина какая-то!
И в этот момент Мыгин остановился, поднял вверх руки со странной черной коробочкой не больше компакт-диска по габаритам, и замер. Я подбежал уже метров на пятьдесят. Еще чуть-чуть — и можно применять иголки.
– Он остановился, — доложил я. — Держит на вытянутых руках какую-то коробочку.
– Кошмар! — выдохнула она и добавила чуть не плача: — Стреляй же!
– Но мне не попасть по коробочке, — сообщил я жалобно. — Я же все-таки не Вильгельм Телль.
– Тогда беги к нему, — устало согласилась Верба.
И в этот момент в ушную горошину ворвался голос Тополя.
– Идиоты! — он почти визжал.
– Кто? — спросили мы с Вербой в один голос.
– Они сейчас накроют его лазерным ударом, — прорычал Леня Вайсберг.
– Как накроют? — не понял я. — Через сколько?
Леня замешкался:
– Да секунд через пять … Ложись, Мишка! Ложись!!
Но, видно, я не собирался сегодня выполнять ни одного их приказа, я рванулся вперед как спринтер, надеясь все-таки успеть вытолкнуть Игоря из-под удара, и я кричал ему, только ему, громко, отчаянно, истошно:
– Игорь! Уходи оттуда, уходи!! Они убьют тебя, Игорь! Уходи!!!
Но он стоял, как памятник самому себе, все в той же позе и не реагировал на мои вопли ни единым жестом.
Потом я споткнулся и все-таки рухнул на каменное крошево, раздирая в кровь ладони, локти, колени…
И в ту же секунду жахнуло. Яркая вспышка осветила все вокруг, и адский жар опалил мне вытянутые вперед руки, тошнотворно запахло паленым мясом. Я не хотел смотреть туда. Я не хотел даже вставать. В ухе верещали разные голоса, я их не понимал. Что они там лопочут? Зачем? На каком это языке? А потом мимо простучали шаги, и я медленно, с усилием поднял голову. Возле обугленного трупа Игоря Мыгина стояла на коленях Наташка и выла. Выла тихо и страшно, как жалкая побитая собака. Я не мог больше этого слушать. Я встал и пошел назад к автобусу.
Но там уже не видно было никакого автобуса. Там урчали
– Да жив я, жив, хватит скулить! Скажи мне лучше, кем я отсюда уеду: особо важной персоной, арестантом в наручниках, или все-таки самым обычным челноком?
– Именно это волнует тебя сильнее всего? — ещё дрожащим голосом поинтересовалась Верба.
И тогда я вдруг вспомнил, с чего все начиналось:
– А как же точка сингулярности?
– А никак. Не получилось никакой точки.
– Что же получилось? Запятая?
– Можно и так назвать, — рассудила Верба. — Но скорее это все-таки многоточие…
А Тополь мрачно проворчал:
– Опять гэбуха нас обскакала!
Я хотел сказать ему, что это не гэбуха, а ЧГУ, ясно же было, что Лубянке сегодня подобные фокусы не под силу, но какая, в сущности разница? Может, гэбуха для Тополя — не более, чем собирательный образ врага?..
И вдруг из толпы этих сумасшедших солдат всех армий мира выскочила моя Белка вместе с Рюшиком, они кинулись мне на шею и заплакали оба.
– Успокойтесь, все обошлось, — шепнул я им.
Откуда я знал, Господи?! Если б я ещё мог объяснить хоть самому себе, что здесь вообще произошло!
ЧАСТЬ ТРЕТЯ
или НЕЧТО ВРОДЕ ЭПИЛОГА
1.
Писатель и музыкант Юрий Булкин проснулся утром с бодуна, глотнул пива — запотевшая бутылка стояла возле кровати, заботливо извлеченная из холодильника сестрой Зиной, — и сразу подумал: «Что это было?»
Он хорошо помнил, как вечером притащился толстый радостный, как всегда, Кондратюк, ответсек областной молодежной газеты, на которую Булкин уже давно не работал, но с коллективом продолжал дружить, и они снова пили, причем совсем не оригинально — все ту же водку. Почему ту же? В каком смысле? Юрий попытался нашарить в гулком пространстве распухшей головы, что же происходило до появления в квартире Кондратюка, и вот тогда явилось его мысленному взору нечто совершенно невероятное, просто абсурдное.
Воскресший друг юности из самой Москвы Мишка Разгонов, прилетевший теперь в Новосибирск на военном самолете, добравшийся до Томска на такси за три часа, и улетевший обратно опять же через Новосибирск. И этот погибший в девяносто пятом, но затем таинственно вернувшийся к жизни Разгонов мало того, что пил с ним водку, так ещё и оставил на память свой роман в компьютере и пятьсот баксов рядом с клавиатурой — на покупку принтера. Все это всплыло в памяти очень отчетливо, но показалось уже полным бредом. Юрик даже не стал задавать вопросов Зине — постеснялся. Самолично дошел до компьютера, на всякий случай не выпуская бутылки пива из рук.