Точки над Ё
Шрифт:
Телефон молчит. «Повторяй», – делает мне знак Костя.
Первое время я никак не могла привыкнуть к специфике радио, к тому, что надо часто повторять одно и то же. Хотя это логично – люди включают приёмник в разное время и желают знать, о чём идёт разговор.
– К какой части речи может относиться слово «пила»? Придумайте два предложения, где «пила» будет представлять собой разные части речи.
Костя стучит пальцем по лбу: «сложный вопрос». «Ничего сложного», – мотаю я головой. Костя делает ладонью хватательные движения – «подсказывай»
– Мы ждём ваших звонков, – холодею я от испуга, вдруг никто не позвонит, – а пока приведу вам пример с другим словом. «Рой». Вот два предложения. «Рой яму» и «Над головой пролетел рой пчёл». В первом предложении рой – это глагол, а во втором – существительное.
«Нет звонков», – мотает головой Костя.
– Или слово «жгут». Глагол в предложении «Жгут опавшую листву» и существительное в предложении «Тугой жгут стянул его руку».
Чью руку? Почему стянул? У меня паника. Передача кончается, а ни одного звонка.
«Спокойно!» – Костя показывает мне открытую ладонь. Потом прикладывает её к губам, как большой язык, и качает – «Говори, не останавливайся!», одновременно энергично пожимает плечами, мол: «Ты сожалеешь, что никто из детей не ответил, не позвонил». И вдруг его лицо напрягается, он прислушивается к звуку в наушниках, что-то быстро произносит и решительно тычет в меня указательным пальцем.
– У нас есть звонок! – Я едва сдерживаю ликование. – Здравствуйте, как вас зовут?
– Настя Петрова.
– Сколько вам лет, Настя Петрова?
– Двенадцать.
– Замечательно! – восклицаю я.
Будто двенадцать лет – это лучше, чем десять или тринадцать.
«Настя-спасительница, – мысленно молюсь я, – ответь правильно!»
– Итак, Настя, слово «пила». Ваши варианты.
– Я пила сок.
– Отлично. Здесь «пила»?..
– Глагол.
– Великолепно!
Костя делает жест, похожий на удары по баскетбольному мячу, – «поменьше пафоса».
– Второе предложение, Настя?
– Ржавая пила ходила по сердцу. Здесь «пила» существительное.
Господи, какая ржавая пила в сердце двенадцатилетнего ребёнка?
– Правильно. Настя, это цитата из книги?
– Нет, я сама придумала. Это про маму, когда папа от нас ушёл.
Костя подался вперёд, сделал копательное движение. Так, растопыренными пальцами моя бабушка достаёт со дна кадки, хранящейся на лоджии, квашеную капусту. Что-то новое в нашем общении жестами. Впрочем, мне было не до Кости. Голос у ребёнка, у Насти, умненькой девочки, был грустно-жестоким.
– Видишь ли, Настя, – сказала я, впервые отступив от своего правила называть детей на «вы», – у родителей, да и вообще у взрослых, могут быть сложности, трагедии, драмы. В том числе – ссоры и разводы. Но тебе важно знать, что папа и мама любят тебя, независимо от собственных отношений.
– Он не любит, – сказала девочка. – Папа меня не любит.
У меня сжалось сердце, а девочка говорила с отчаянной суровостью:
– Мой
«Научила детей!» – с ужасом подумала я и призналась:
– Меньше всего мне хотелось, чтобы выражения, о которых сегодня шла речь, стали для вас привычными. Настя! Обозвать человека, тем более родного, – это не доблесть. Он не станет добрее, а злее – определённо. Да и самой тебе от грубых слов на душе лучше не будет, только грязнее.
– Вы не знаете всего.
– Незнание деталей не исключает верности человеческого опыта. Не очень сложно говорю? Закоренелые преступники, сидящие в тюрьме, хранят память о людях, доброе слово когда-то о них сказавших. Неужели у твоего папы нет ни одного замечательного поступка, подарка тебе, книжек, которые читал на ночь...
Мы безбожно перебирали хронометраж. В операторской, рядом с пультом, которым владел и не собирался сдавать Костя, уже стояли ведущая следующей передачи и её звукооператор. Они что-то требовали от Кости. Впрочем, понятно что. Мы залезли на их время. На радио такие вещи не прощаются. Это преступление хуже воровства. Это непрофессионализм, за который выметают поганой метлой. На радио подсчёт идёт на секунды. Десять секунд рекламы – это немалые деньги. Автору и ведущей передачи, милейшей женщине Кире, которая сейчас за стеклом кулаками грозит Косте, придётся на ходу перестраиваться, ужиматься, чтобы не вылезти за время, как это сделала я. И Костя. А как по-другому? На полуслове оборвать ребёнка, который говорит о своей боли?
– Настя! Можно замечать только плохое, что есть в людях, муссировать их недостатки, любой промах, каждое проявление слабоволия. А можно – прощать слабости, наслаждаться достоинствами, быть признательной за минуты интересного и весёлого общения...
Я торопилась, говорила сумбурно, но очень старалась поддержать девочку, вложить в интонации максимум доверительности.
– Тебе хочется любви. Это совершенно естественно! Правильно и нормально. Однако так сложилось, что тебе приходится взрослеть раньше срока. Как многим другим, у кого родители расстались. Настя, ты должна принять хотя бы во внимание ту истину, что желать любви и не дарить любовь не-воз-мож-но, – по слогам произнесла я.
Костя ребром ладони провёл по горлу, поднял руки и показал крест.
– Настя, оставайся, пожалуйста, на линии, не клади трубку! Дорогие друзья, мы заканчиваем нашу передачу, в которой вы узнали о словах, которые лучше не употреблять в речи.
Я сняла наушники. Почему, собственно, «не употреблять»? Пусть дети обзывают друг друга шаромыжниками, а не... сами знаете как.
Вылетев из студии, я бросилась к пульту. На этом большом агрегате с кнопочками, ползунками загадочного назначения в правом углу была утоплена обычная телефонная трубка. Принимая звонки, Костя щёлкал тумблером, и звук шёл в его наушники, но можно было поднять трубку, которую я и схватила.