Точная Формула Кошмара
Шрифт:
Неуклюжая надпись воспевала пиво и вина из подвалов сего приюта, равно как и достоинства кухни; а изображение толстяка канареечного цвета с раскосыми глазами и бритым черепом, увенчанным длинной тонкой косой, наглядно убеждало прохожего, что этот постоялый двор на отшибе называется «Хитроумный Китаец».
Я толкнул дверь и вошел в пустынную комнату, чем-то схожую с кают-компанией, — обитую смолистой сосной, с удобными кожаными банкетками вдоль стен.
В глубине за стойкой царили кувшины и бутылки,
Окликнув хозяев, я постучал по гулкому дереву стойки.
Никто не ответил.
Да по правде говоря, я и не ждал ответа.
Вдруг меня охватило тревожное чувство: я не был один.
Я повернулся на каблуках вокруг собственной оси, медленно разглядывая помещение, так, чтобы ничто не ускользнуло от внимания.
Таверна была пуста, и однако чье-то присутствие ощущалось столь явственно, что не вызывало у меня никаких сомнений.
На мгновение мне показалось, что на столе перед банкеткой в дальнем углу комнаты стоит стакан, и в воздух поднимается дымное облачко.
Нет, снова каприз расстроенного воображения — убранный стол поблескивал чистотой, а за дымок я принял игру света и тени.
Однако галлюцинация возобновилась, на этот раз слуховая. Послышался стук поставленного на стол стакана и потрескивание раскуриваемой трубки.
Снова и снова я рассматривал банкетки вдоль стены — наконец в противоположном, самом темном углу я уловил смутные очертания.
Вернее, четко различимы были только глаза — прекрасные темные глаза.
— Нэнси! — вскрикнул я. Глаза затуманились и исчезли.
И тут же показались совсем близко, почти на уровне моих.
Бережно и осторожно я протянул руку и наткнулся на что-то гладкое и холодное.
Передо мной стояла ваза в форме урны из толстого полупрозрачного голубого стекла; я вздрогнул, будто прикоснулся ко льду.
— Нэнси! — вновь позвал я с пересохшим от волнения горлом.
Глаза на этот раз не исчезли: взгляд был устремлен на меня с выражением неописуемого страдания — глаза смотрели на меня из стеклянной урны!
Внезапно тишину нарушил голос, умоляющий, жуткий.
— В море… заклинаю… брось меня в море! И слезы отчаяния потекли из широко открытых глаз.
— Убирайся!
Повелительный голос прогремел откуда-то из-за стола, где я видел стакан и дымок.
Мужской, привыкший отдавать приказания голос, и все же в нем звучало больше печали, чем вражды.
Стакан вновь появился на столе, дымила трубка, но теперь я видел и курильщика.
Командир корабля Николас Грандсир!
— Отец!
— Убирайся!
Я видел его лицо, обращенное не ко мне, а к голубой урне, где из глаз Нэнси все струились и струились слезы отчаяния.
За моей спиной открылась
Образ отца тотчас же исчез, вместе со стаканом и дымом; последнее стенание донеслось из вазы, и кошмарное видение скрылось. Рука легла на мое плечо и медленно, с силой заставила повернуться. Доктор Мандрикс вывел меня из таверны.
Он шел рядом молча, и я повиновался его тяжелой прекрасной руке, запрещающей обернуться и посмотреть на таинственную таверну в дюнах.
— Я знаю, кто вы, — вдруг заговорил я.
— Возможно, — мягко ответил он.
— Вы Айзенготт!
Молча мы продолжали идти по кромке темного моря.
— Тебе следует вернуться в Мальпертюи, — неожиданно произнес он.
— Отец… сестра! — воскликнул я в отчаянии. — Я хочу вернуться к ним!
— Тебе необходимо вернуться в Мальпертюи! — повторил он.
И внезапная неодолимая сила завладела мной, унося прочь от этих мест.
Больше я не видел ни «Хитроумного Китайца», ни домика в дюнах, где ждала меня Элоди, ни самое Элоди.
И вновь оказался я в своем городе, ночью, вокруг — закрытые дома с погасшими окнами.
Мои шаги гулко отдавались в ночной тишине безлюдных улиц; куда они приведут меня, я не знал.
Во всяком случае, я стремился прочь от Мальпертюи, и на мгновение мне почудилось, что направляюсь в наш дом на набережной Сигнальной Мачты.
Но все оказалось гораздо хуже.
Миновав мост, я спустился вдоль заросшей травой журчащей речки до пустынной эспланды Преоз-Уа.
В ночной глубине абсолютно темной улочки светилась одинокая лампа.
Я направился прямо на свет и трижды дернул захватанное кольцо звонка.
Дверь открылась, кот с огромными, как плошки, глазами метнулся во тьму.
С облегченным вздохом я опустился на белоснежные меха и протянул закоченелые руки к сказочному розово-золотистому огню.
Так я обрел убежище на улице Сорвиголовы в гнусной лачуге мамаши Груль.
И только тут, под сенью жалкого приюта, я принялся размышлять о смысле Мальпертюи.
Почему в прошедшие месяцы — прожитые как долгие годы — я покорился безымянному страху? Почему безропотно отдался на потеху жестоким таинственным силам?
Каковы были намерения покойного Кассава, моего двоюродного деда, предавшего нас этому кошмару и поступившего со всеми нами хуже, чем с чужими?
По чести говоря, с того момента как проявилась злонамеренная воля Мальпертюи — а она не заставила долго ждать его обитателей, — я сделал лишь весьма слабые попытки что-либо понять, а окружавшие меня старались и того меньше.
Мой добрый учитель аббат Дуседам как-то сказал:
— Бесполезно ждать, чтобы сновидение само раскрыло свой глубинный смысл.