Тогда умирает футбол
Шрифт:
Дональд смотрел на серебрящуюся воду и перебирал мягкие волосы Барбары.
– Для каждого человека море выглядит по-своему – для одних оно загадочно, для других – враждебно. Впрочем, как и спорт, как и тысячи других вещей на свете. Но для большинства людей море, подобно жизни, обладает этими двумя качествами одновременно.
Дональд умолк на минуту, прикрыв плечи Барбары своей курткой и сильнее прижав к себе.
– Тропическое море даже у черствого, бездушного человека способно вызвать восторг. Оно как бы наполнено солнцем. Под водой
Наше море – другое. Холодное море, омывающее Англию. Оно редко бывает таким нарядным, как сегодня. Обычно оно мрачно, дико, особенно вдали от берега. И кажется, что между поверхностью и дном лежит безжизненный мир, полный нейтральных тонов.
Здесь, у берега, чувствуешь себя относительно спокойно. А там, где нет ни одной постоянной точки, ни одного ориентира, напоминающего о земле, – вечная тревога… Это уже психологический барьер.
Дональд поежился от холодка, прошедшего по спине, и поднял Барбару.
– Ну, хватит, поговорили и давай спать.
Барбара не спорила. Дональд открыл дверь отсека и зажег лампу. Две широкие подвесные койки были устроены по бокам. В узком проходе между ними едва мог повернуться один человек.
– Раздевайся первая… Я выйду.
Он вышел в кокпит и еще раз с удовольствием окинул взглядом ночное море.
Из полумрака каюты раздался тихий голос Барбары:
– Можешь входить…
14
Свет луны вместе с соленым морским воздухом лился сквозь дверь, которую Дональд оставил открытой, В светлом проеме двери мерцали звезды. Яхту тихо поднимало и опускало тяжелое дыхание моря, довершая усыпляющее воздействие ночного воздуха.
Голос Барбары, раздавшийся из тьмы, отвлек Дональда от собственных мыслей:
– Дон, я почему-то весь день думаю о матери. Я сегодня видела во сне свое детство. И вдруг представила себе, как много сделала для меня мама.
– Спи. Ты устала, и тебе нужно отдохнуть…
Он протянул растопыренную ладонь в темноту и, найдя руку Барбары, тихо пожал ее.
– Моя мать – я никогда не рассказывала о ней – была необычной женщиной. Собственно говоря, насколько я помню, у меня было две матери.
Одна – воображаемая. Какой я хотела бы видеть свою мать. Будучи девчонкой, я представляла ее себе женщиной среднего возраста, с красивыми каштановыми волосами, собранными сзади в тяжелый пучок. Подвижной, немножечко взбалмошной, с мягким голосом, постоянно напевающей церковные гимны. До замужества моя мать, убеждала я себя, работала не то в школе, не то в библиотеке.
Другая – действительная. Она имела с воображаемой только одно общее – никогда не могла меня бросить, очень любила, хотя и по-своему… Ты слушаешь меня, Дон?!
– Да, да… – поспешно ответил он, отгоняя собственные мысли.
Ему вдруг представилась и его жизнь, но не прошлая, а будущая. И все, что говорила Барбара,
…Его зовут Дональд Роуз. Ему сорок шесть лет. Он преуспевающий спортивный журналист, известный футбольный ветеран. Женат на очаровательной брюнетке Барбаре. Результат счастливейшего брака – восьмилетний сын Ричард. У них дом, в котором все чинно, дом, от которого веет добропорядочностью и покоем.
Встает Дональд в семь утра. Сунув холодные ступни в мягкие домашние туфли, он поднимается, будто на ватных ногах. Морщится от непроходящей головной боли, вызванной многочасовой работой.
Дональд проглатывает две таблетки аспирина. Бреется, принимает душ. Тяжело и неохотно одевается. Затем так же тяжело и неохотно спускается вниз. В столовой находит Барбару. Она хлопочет, накрывая стол для него и Ричарда. И Барбара и сын в ночных рубашках.
Дональд считает, что его сын должен хорошо и много кушать, как в былые годы ел его отец. И Барбара каждое утро подает сыну фрукты, бекон, яйца, тосты, джем, молоко.,… Ричард сердится, когда мать заставляет его съедать все.
Что же касается Дональда, он выпивает немного апельсинового сока и чашку кофе. Он не может наедаться по утрам: нет-нет да и пошаливает печень. Приходится сидеть на диете. А это нелегко для мужчины.
И все же он не может отказать себе в коктейле перед обедом и рюмочке крепкого вечером. Он уверен, что проживет вдвое дольше, если не будет налегать на пищу утром и за ленчем.
После того как Ричард закончит свой обильный, мученический завтрак и оденется, Барбара, накинув плащ прямо на ночную рубашку, выходит к машине. Дональд уже сидит за рулем и нервничает: он должен успеть к утреннему поезду.
«Вечерком пойдем к Уотсонам? Немножко поболтаем…»
«О нет, милая! Я так устану… Лучше посидеть дома…»
– …Да, да, – еще раз машинально повторил Дональд, заставив себя слушать Барбару.
– …Так вот, моя мать слишком отличалась от воображаемой. Она работала с детства. Ей было всего девятнадцать лет, когда я родилась. И была она высокой, мужеподобной, широкой в плечах. С узкими бедрами и длинными ногами легкоатлетки.
У нее был горячий темперамент. В самые трудные минуты она умела находить долю своей, открытой только для нее радости.
Она заполняла дом безудержным смехом. Хромоногий сосед часто говорил мне: «Я люблю слушать, как смеется твоя мама». А жил он через два дома от нашего.
Всех детей матери созывали ласковыми голосами. Моя же мать вставляла в рот два пальца и свистела, пугая голубей в соседнем квартале. Самое большое удовольствие в жизни она получала, принимая полный дом гостей. Чаще всего родственников, многих из которых даже не знала в лицо. Они набивались в наш маленький домик, проглатывали напитки и поедали холодные закуски, танцевали с вечера и пели к утру. В общем веселились всю ночь напролет.