Тогда умирает футбол
Шрифт:
Он искренне обрадовался, когда Барбары не оказалось дома., Он с наслаждением давил на звонок у входной двери и даже запел от радости, что неприятная миссия откладывалась. Но едва он отошел от парадного, как увидел подъезжающий «моррис» Барбары.
– Ба, Рандольф, я не видела тебя целую вечность. Где ты пропадаешь, старый шалопай? Ты еще не женился?
– Это тебя волнует больше всего?
– Конечно. Но только как твою мать. Ведь ты годишься мне почти в сыновья.
Она открыла дверь и прошла в прихожую.
– Вот именно, почти. Не рановато ли рожать в восемь лет?
– Фу,
– Ну, если фигурально, то я мог бы на тебе жениться. Вот жена Сэма Табора старше его на десять лет.
– Сэм женат не на женщине, Рандольф, а на текстильной фабрике.
– Тоже фигурально? Барбара засмеялась.
– Хочешь есть? Я голодна и буду рада, если составишь компанию.
Чем больше Рандольф думал о миссии, возложенной на него отцом, тем больше скованности чувствовал в присутствии Барбары. Он казался себе мелким жуликом, забравшимся в дом друга. Той привычной легкости, которая всегда отличала его в обращении с женщинами, как не бывало. Даже Барбара обратила на это внимание.
– Что с тобой? Ты чем-нибудь огорчен?
– Та-ак… – неопределенно протянул он, но потом, решившись, сказал вдруг прямо: – Барбара, что ты думаешь о процессе, который затевает мой отец?
Барбара настороженно посмотрела на него.
– Иди ты к черту со своим процессом! Все вы, начиная с Дональда, на нем помешались. Ничего я о нем не думаю и не имею ни малейшего желания о нем говорить. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Мне наплевать и на процесс, и на твоего папашу, и на тебя, если у тебя еще не пропала охота говорить об этой судебной дрязге!
Гнев Барбары рассмешил Рандольфа и снял с его души тяжелое бремя.
«Вот я и выполнил задание старикана. Теперь он пусть сам думает, что делать с Барбарой. А не предложить ли ей поехать на рождественские каникулы куда-нибудь в Европу? Отец мог бы финансировать наш вояж. И был бы спокоен, что она по крайней мере не выступит против него. Это идея!»
– А что ты будешь делать после рождества? Дональд предложил тебе что-нибудь?
– Можно подумать, что на Дональде свет сошелся клином, А может быть, я хочу поехать на отдых с тобой?
Рандольф даже привстал от радости.
– Это надо обсудить…
– Сиди, сиди, дурачок, я пошутила! Пока я еще ничего не решила. А тебе связываться с такой старухой, как я, просто не резон. Вон сколько милых девчонок вокруг бегает! Только лови.
– Эти милые девчонки коварнее крокодилов., В кино пригласил, поужинали, домой подвез, а она не выходит из машины – считает, что сама тебя уже поймала. А три раза поцеловал – домой к тебе ночевать идет. А через две недели визжит, что о помолвке объявление давать надо…
– Бедненький ты мой мальчик! Загнали тебя девочки. – Барбара скривила свои пухлые губы и поцеловала Рандольфа в щеку. – А как же ты хочешь? Каждый должен чем-то расплачиваться. Одни – телом, другие – свободой, третьи – деньгами.
– Предпочитаю третье…
– Но для этого их надо иметь…
Они перебрались в гостиную и сидели в креслах друг против друга. Рандольф болтал без умолку, и его охватывало блаженное настроение. Все было как
Он глядел на Барбару, и вновь – уже в который раз! – подумал, что их платонические отношения ему уже в тягость. Но потом он вспомнил о Дональде. Ему стало стыдно, и он покраснел. Взглянул на Барбару: не заметила ли она?
Но та чистила апельсин и думала о чем-то своем. Ей было не до Рандольфа…
34
– Чтобы жить, руководствуясь своими принципами и убеждениями, надо быть или безумно богатым, или безумным просто, – медленно говорил Тиссон, прислушиваясь к гулу «Гадюшника».
Они сидели с Дональдом в «камере пыток». Идти в «спортивный» зал не хотелось. Там не поговоришь – опять будут приставать с расспросами о предстоящем процессе. Одни – с искренней заинтересованностью, другие – из праздного любопытства.
Дональд уже не раз ловил на себе внимательные взгляды входящих. Люди перешептывались, оглядывались на их столик.
И такую популярность он завоевал всего за неделю! Будь он покладистым журналистом, он мог бы прожить долго и беспечно, и никто, кроме узкого круга друзей и знакомых, так бы и не обратил особого внимания на существование Дональда Роуза. А вот теперь…
Прошедшую неделю он почти не выходил из дому, сутками не вставал из-за стола. Материалы в духе статьи «Тогда умирает футбол» появились в шести крупнейших газетах, передавались по радио. У него на столе лежали десятки заявок. Солидные деньги предлагали издания, о которых он даже не слышал. Он работал как одержимый. И все-таки не успел выполнить и половины заказов. Но причина всех этих любопытствующих взглядов крылась не в статьях, а в недавней сенсационной передаче по телевидению.
Когда ему предложили выступить в программе «Мнения недели», он согласился не без колебаний. Дональд не любил появляться на голубом экране. Во время передач у него всегда было такое ощущение, будто он стоит раздетым под взглядами миллионов циников и бессилен прикрыть свою наготу.
И все-таки он согласился. Обычное ощущение неожиданно пропало, когда ворчливый в жизни и приторно обаятельный на экране обозреватель Фред Стоун тепло представил его зрителям.
Дональд говорил о Мюнхене и клубе, о встрече с матерью Эвардса и о человеческом достоинстве. Он не видел ни палящих юпитеров, ни бесшумно передвигающихся за лесом штативов подсобных рабочих, ни склоненных над кургузой съемочной камерой плеч оператора. Он вглядывался до боли в зеленоватую бездонность зрачка объектива. Словно там, внутри, хотел увидеть лицо человека, затерявшегося где-то на конце одной из миллионов невидимых нитей, связывающих его, говорящего, с теми, слушающими. Он хотел видеть лицо Мейсла. Он говорил для него, уставившегося на голубой экран. У Мейсла холодные глаза, надменная усмешка в углах опущенных губ. Он слушает и не слышит слов, его, Дональда, слов, которые сейчас разносятся по всей стране.