Тогда, в дождь
Шрифт:
Выплатной? Ишь ты, никогда не скажет: получил гонорар, или зарплату, или аванс, всегда — выплатной день, как будто это придает ему, Мике, вес; по студенческим масштабам он действительно загребал немало; и обед Мике заказал поистине королевский — щи и жаркое из свинины да еще по большому бокалу пива; Ауримас ел с молчаливым наслаждением.
Откровенно говоря, не хотелось беседовать и с Мике, и он досадовал на себя за то, что с такой легкостью принял его щедрость; хоть и от чистого сердца, а все же — за все придется
— Ну, как твои новеллы? — спросил Мике, кидая на тарелку обглоданную косточку и вытирая носовым платком губы; этакий полностью довольный судьбой Мике Гарункштис. — Пойдут?
— Какие новеллы?
— Не прикидывайся, друг мой, младенцем. Будто я не знаю…
А откуда? — Ауримас заморгал глазами, будто в глаза ему сыпанули песком; откуда ты знаешь, Мике? Но ничего не сказал, сдержался, закусил губу, закрыв путь словам… Ну, а коль скоро ты все знаешь, то больше об этом нам с тобой…
— Итак, долг в стипендию, — проговорил он, будто и не слышал сказанного Гарункштисом. — В тот раз три, сейчас…
— Сказано: угощаю, — Мике выложил на стол деньги. — Когда-нибудь, может, и ты… вдруг и я окажусь на мели…
— Ты-то не окажешься.
— Ты уверен?
— Конечно.
— Не скажи… — улыбнулся Мике. — И что же ты думаешь все-таки?..
— О чем?
— Все о том же. О жизни.
— Хочешь знать? Очень? — Ауримас помедлил, потом красноречиво провел пальцами по шее. — Вот что! Ясно?
— Не понял, — откровенно сознался Мике.
— Видимо, придется бросать.
— Писать, что ли?
— И все остальное.
— И учебу?
— Буду искать работу.
— Ну, литературой в наше время… — покачал головой Мике. — Особенно если нет ни имени, ни опыта…
— А у кого есть?
— Кое у кого, Ауримас, есть. А у тебя… а у нас с тобой…
Ауримас плотно сжал губы, закусил чуть ли не до крови. «Никаких сомнений! Беги отсюда, юноша! От иллюзий… Если еще можешь, беги… Ведь, кроме грязи, здесь, милый друг…»
— А ты… тоже не веришь? — вдруг спросил он, выпалил напрямик; вопрос этот таился где-то глубоко внутри, и уже давно, — возможно, с той поры, когда он познакомился с Даубарасом, — не с Мике, а с Даубарасом; Мике не пришел туда, в радиостудию; знал? Уже успел прочитать в газете? Почему же он ничего не сказал ему, не удержал, не предупредил? Испугался? Чего же? Неужели Ауримас стал другим — после той статьи? Стал хуже? Чумной! Прокаженный! Или Мике никогда не верил ни в Глуосниса, ни в его слова, ни в способности, ни… Ничего хорошего от него Мике не ожидал…
— Нам в самом деле не хватает интеллекта, Ауримас.
Они переглянулись, словно только что познакомились, потом оба как
Учеба? Литература? Будущее? Красивые слова! И правильные слова. Возвышенные! Но и они отскакивают от той же серой стены. Какая еще учеба! Какая литература! Какое тебе еще будущее! А есть не надо, что ли, — только почитывать книжечки, пописывать рассказики да бегать на танцульки, болтаться на речке, глазеть на камушки, рыбок. Наблюдать, куда плывут облака; с какой стати? И вынашивать какие-то мечты, надежды; зачем все это?
Да ведь нужно — и мечтать, и надеяться, говорят, это прекрасно, ну, а жить… А есть, а одеваться… платить долги… А помогать старой бабке… что там еще… Ах, многое, да только…
Писать? Кому она нужна, твоя писанина? Кому до нее есть дело? Если даже твои товарищи… а еще статьи, ехидные взгляды, письма… да еще совсем незнакомые люди… Спасибо! Спасибо вам, дамы и господа, низко кланяюсь. Он попытался. Вкусил. Вполне достаточно. Благодарю.
— Хватит забавляться! — сказал он вслух, точно в продолжение своих мыслей. — Решено: пойду работать. Где угодно. Кем угодно. Дальше так невозможно.
— Ха! В работяги наш брат, к сожалению…
— Да хоть бы и грузчиком!
— Не смеши! — осклабился Мике. — Грузчиком! Да ты и пустой совок не поднимешь, а уж разгружать вагоны с углем…
— Не раз… приходилось… А надо будет, и еще поработаю…
Он отвернулся.
Мике сочувственно посмотрел на друга, побарабанил пальцами по столу. Покачал головой и нахмурился.
— Не чуди, — проговорил он неожиданно серьезным голосом. — Не в цирке… Кто хоть раз взял в руки перо… кому оно хоть раз покорилось… тот, можно сказать, уже никуда от него…
— Может, ты и прав, не знаю… — Ауримас снова повернулся к нему лицом. — Но жить-то надо. А это истина и того важнее: что жить надо.
— Я поговорю в издательстве… Плохо, что ты с подготовительного. Ну, был бы ты хотя бы учителем или, на худой конец, студентом… тогда… может, как-нибудь…
— Ясно. По-польски это называется prosze bardzo — ale prosze won…[24] А скажи мне, Мике, тебе когда-нибудь бывает стыдно? Например, сейчас?
— Мне? — Гарункштис пожал плечами. — Как это — стыдно? Почему? Ведь я для тебя стараюсь…