Тогда в Севилье
Шрифт:
Флорестино. Болтаешь ты много, вот что… Флорестино.
Слуга. Все правильно. Твой господин, Флорестино, решил остановиться у Дон Оттавио.
Флорестино. Час от часу не легче! Куда же мне теперь опять тащиться?
Слуга. Это рядом! Иди прямо (указывает), затем возьми направо, затем налево, затем прямо.
Флорестино каждый поворот сопровождает соответствующим поворотом головы.
Слуга.
Флорестино. Стой! А то ты мне свернешь шею.
Слуга. Затем налево, затем прямо, а там спроси любого. Спросишь, где дом Дон Оттавио, всякий укажет.
Флорестино. Ах, чтоб ты пропал! Зачем же ты нес всю эту околесицу? Значит, я могу попросту спрашивать встречных по дороге?
Слуга. Конечно. Да и вообще (зевает), чем чесать попусту язык, тебе бы броситься за ними, ты их сразу же и догнал бы.
Флорестино (в бешенстве вскакивает). Что же ты молчал, каналья?! Будь проклята та минута, когда твой отец впервые перемигнулся с твоей матерью, из-за чего в конце концов ты появился на свет божий! (Убегает.)
Слуга и женщины смеются ему вслед. Затем слуга, играя кошельком, делает ВИД, что хочет уйти. Женщины останавливают его.
Женщины. Ну, а тайна? Твоя тайна?
Слуга. Видали, каков слуга?
Повариха. Просто пугало.
Служанка. Точно рыжий откормленный петух.
Женщины. Ну, так хозяин? Кто же его господин?
Слуга. Это (пауза)… знаменитый (пауза)… Дон Жуан!..
Женщины. Ах!
Служанка прижала руки к груди, а повариха ладонью закрыла рот.
Повариха. Что же ты раньше молчал?
Служанка. Хоть бы одним глазком взглянуть!
Слуга. Да еще насмотритесь. Он будет жить у Дон Оттавио. Но только если его там никто не узнает. Так что понятно?.. (Грозит пальцем.)
Служанка. Ну-у, мы молчок. (Поварихе.) Ты хоть лицо его видела?
Повариха (задумчиво). Да-а… И скажу тебе, действительно редкий красавец.
Служанка. А я только спину… Но у него такая спина и походка, что он сразу выделяется изо всех мужчин.
Слуга. Вот слуга, тот уж верно выделяется. Пожалеешь мешок, чтобы прикрыть такую образину.
Повариха (смотря вслед Флорестино. Потом с глубоким вздохом). Повернул направо…
Слуга. И где его хозяин откопал себе такого каплуна?
Повариха (недовольно).
Служанка. И потом, у него очень приятный голос. Сразу видно, что это слуга необыкновенного человека.
Слуга удивленно переводит взгляд с одной на другую.
Повариха. А сильный! Вещей несет сразу столько, что другой и не подымет!
Служанка (восхищенно). Вот это мужчина!
Слуга. Ну и ну! Да ведь вы только что…
Служанка (махнув рукой). Ах, что ты понимаешь! (Берет повариху под руку, и они, взволнованно переглянувшись, собираются уйти.)
Слуга. Послушайте, вы! Чтобы ни звука об этом, слышите? Повариха. Вот пристал.
Служанка. Слышим, слышим…
Смеясь, уходят.
Слуга (качает головой, затем пожимает плечами). Один только дьявол может понять женщин! (Почесав затылок.) Да и то, пожалуй, если дьявол женского пола. Хотя как будто так и есть на самом деле. (Уходит, подкидывая кошелек с деньгами.)
Картина вторая
Вызов
Внутренний дворик в доме Дон Оттавио. В глубине вход с полукруглым верхом, закрытый узорчатой решеткой. Такие же решетки на окнах, расположенных по сторонам от входа. Через окна и вход видны яркое синее небо и пальмовые ветви. Посредине пола, выложенного цветными плитками, вырезанный звездой бассейн с небольшим фонтаном. Слева у рампы сидит сестра Дона Оттавио — Донья Лаура, женщина лет пятидесяти. Кружевная палевая накидка покрывает ее голову и, опускаясь на плечи, тем не менее не закрывает весьма пышной груди, из чего можно заключить, что Донья Лаура еще не считает себя пожилой. Коричневое бархатное платье перетянуто в талии корсажем и расшито золотым узором. В руках у нее косынка, которую она вышивает, высоко подняв тонкие брови. На ее полном лице спокойное выражение, но видно, что какая-то мысль, не относящаяся к вышиванию, занимает ее.
Справа за арфой ее младшая дочь Лючиа, лет шестнадцати. Золотистая коса обвивает ее голову. На ней светло-зеленое свободно спадающее до пят платье, перехваченное под самой грудью поясом и с небольшим круглым вырезом на шее. Широкие рукава касаются пола, и под ними вырисовываются руки в обтягивающих белых рукавах. Девушка перебирает струны, и на ее капризном, чуть глупеньком, но хорошеньком лице сосредоточенное выражение.
В глубине дворика полулежит с книжкой, обмахиваясь веером, вторая дочь —